Александр Логачев - Разрубленное небо

Незнакомцы нападать отчего-то не спешили, и, воспользовавшись паузой, Артем стал прикидывать шансы. Не могло такого быть, чтобы шансов не имелось вовсе.

Ну один шанс — это затянуть время разговорами (а чем еще?), глядишь, кто-то появится, спугнет. Ведь самураи Артема должны разыскивать своего невесть куда подевавшегося господина (по крайней мере хотелось в это верить) и могли неожиданно примчаться сюда на выручку.

Второй шанс — прорвать окружение и, врубив весь данный богом и цирковыми тренировками форсаж, спастись позорным бегством. И плевать на то, как это будет выглядеть в глазах взыскательных японцев…

Ночную тишину и течение мыслей Артема нарушил голос самурая с нервным тиком:

— Меня послал император Годайго. Господин Годайго велел передать тебе, что он сдержал свое слово…

— Да я вижу! — вырвалось у Артема. — Мало кто так умеет держать слово!

— Не перебивай, — мягко укорил его самурай. — Дослушай. Господин Годайго дал тебе слово, что отпустит живым. И он отпустил тебя живым. Но он не обещал тебе всегда и везде оставлять тебя живым.

«Не ждал я от императора-монаха подобной иезуитской хитрости. Сволочь, однако… Блеф, — вот еще о чем подумал Артем. — Блеф — это еще один шанс».

— Тут вот какое дело, — заговорил Артем, глядя на самурая. — Пока я шел от вашего дома, я напряженно размышлял не о чем-нибудь постороннем, не о какой-нибудь ерунде, а о разговоре с бывшим императором Годайго. И пришел к выводу, что я не прав. Скороспел я оказался в решениях. По молодости лет чересчур горяч и порывист. Вот что: пошли кого-нибудь из своих самураев к Годайго, пусть скажет ему, что я согласен. Что я готов присоединиться к нему в его борьбе.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, Ямомото-сан, — сказал самурай. — У меня приказ господина Годайго, и я не могу его нарушить. Скажи мне, Ямомото-сан, как ты хочешь умереть? В бою? Или предпочитаешь сеппуку? Я помогу тебе сделать сеппуку. Если ты сомневаешься в знатности моего рода, я назову себя, и ты решишь, достоин ли я оказать тебе помощь. Для меня же будет большой честью помочь Белому Дракону.

«Знакомые мотивы. Сеппука, честь…» А блеф явно не проходил. У Артема не осталось никаких сомнений, что чертов самурай от полученного приказа не отступит. Значит, надо использовать другие шансы. Затянуть время уж в любом случае не помешает…

— Назовись, — сказал Артем. — Даже если я выберу смерть в бою, я хочу знать, от кого я ее приму.

Артем надеялся, что по всегдашнему обыкновению самурай начнет долго и нудно перечислять многочисленных самурайских предков и их выдающиеся подвиги. Может быть, за это время кто-нибудь появится. Однако поганец как назло уложился в несколько фраз:

— Я — Гонгоро Токимаса, чей дед во Вторую Трехлетнюю войну [44] Началась в 1083 г. на подступах к крепости Канадзава первым заметил кружащую над лесом стаю диких гусей и догадался, что там поджидает засада. Могу поклясться тебе, Ямомото-сан, что я, Гонгоро Токимаса, прекрасно владею ударом «последней нити».

Последние слова он произнес с явной гордостью.

Артем знал, что имеет в виду самурай под «последней нитью». Это был высший самурайский шик для того, кто помогает совершить сеппуку, — не просто отрубить голову, но сделать это так, чтобы она не покатилась по траве колобком, а повисла на тонком лоскуте кожи. Будь Артем до мозга костей самураем, его должно было бы обрадовать, что он повстречал на жизненном пути такого искусного мастера.

— Что ты выбираешь, Ямомото-сан? — все еще вежливо, но уже с явными нотками нетерпения в голосе спросил аскетического вида самурай.

Затягивать беседу под луной больше не дадут. Стало быть, и этот шанс отпадает. Остается последний — бежать. Что, что, а бегать Артем умел. Главное — прорваться сквозь кольцо окружения.

— Я сделал выбор, Гонгоро-сан, — сказал Артем, поочередно загоняя в ножны короткий и длинный мечи. — Я выбираю сеппуку. Это большая честь для меня, что мне поможет уйти из жизни мастер «последней нити».

Артем счел, что не лишним будет поклониться.

— Но мне не нравится это место, Гонгоро-сан. Я хотел бы в свой последний миг чувствовать простор, видеть внизу блеск воды и слышать лягушачий хор. Это напомнит мне о моей родине, которую в этой жизни я больше не увижу.

Чтобы надежнее тронуть самурайскую душу, Артем добавил:

— Там я без труда смогу сложить свою предсмертную танку.

Расчет Артема был прост, как палка из бамбука, — сигануть вниз с холма. Да, сигать придется в темноту, и совершенно неизвестно, сколько придется лететь и на что в конечном счете приземлишься. Но он же воздушный гимнаст, а не мешок с картошкой, и уж падать-то обучен. Можно сказать даже так — именно искусству падать он обучен.

Аскетического вида самурай раздумывал недолго.

— Но ты прежде отдашь мне свои мечи, Ямомото-сан.

Видимо, этот верный слуга Годайго не полностью доверял Белому Дракону. Не верил, понимаешь, в искренность его слов и намерений. И все же он был стопроцентным, законченным самураем, и это-то его и подводило — он никак не мог себе представить, что самурай сможет бросить свои мечи.

Артем не колебался ни секунды. «Света восемнадцати лун», конечно, жаль. Как-никак, работа самого Амакуни, мастера из мастеров. Однако Артем не настолько осамураился за четыре месяца, чтобы из-за меча, пусть даже такого знаменитого и замечательного, отдавать жизнь. А уж про короткий меч-вакидзаси и говорить не приходится.

— Разумеется, Гонгоро-сан, — Артем вынул из-за пояса и протянул самураю короткий меч.

Затем, никуда не спеша (а куда ему спешить-то, на тот свет, что ли?) вытащил из-за пояса катану, протянул ее самураю…

Что-то тонко просвистело над поляной.

Рука самурая так и не коснулась «Света восемнадцати лун», зависла в воздухе в полсяку от меча. На его лице сперва появилось удивленное выражение, потом оно исказилось от боли, и рука его взлетела к затылку, за что-то там схватилась, словно он хотел выдрать занозу. Через мгновение самурай, закаменев лицом, рухнул в серебристую траву. Невольно провожая взглядом его падение, Артем разглядел, что в черных волосах поблескивает металлический штырь…

И тут же окруженную абрикосовыми деревьями поляну заполнил тонкий свист. Ж-жух, сяя-яуу. Что-то разрезало воздух, что-то небольшое, проносившееся серебряными искрами над поляной.

Артем вновь выхватил катану, когда в его сторону метнулся коренастый монах, замахиваясь палицей. Монах вдруг споткнулся, словно подбитый чьей-то невидимой ногой, крутанулся на месте, выпустил палицу из рук и повалился на землю. Опа! Короткая толстая стрела торчала из его спины.

Две такие же стрелы — одна вошла в ногу, другая в плечо — остановили еще одного монаха, вооруженного двумя странными, похожими на лепестки ножами. Он завалился на спину и замер недвижно, с открытыми глазами и ртом. А попадания меж тем не были смертельными. «Отравленные наконечники, — догадался Артем. — Больше ничем не объяснишь. И сюриккэн, сразивший Гонгоро, тоже наверняка был отравлен».