Владимир Свержин - Заря цвета пепла

– Да, убежал. И даже был несколько груб с патрульными, в чем тоже готов сознаться. Но и они, должен сказать, вели себя крайне развязно. В другой раз я непременно бы призвал их к порядку, однако сегодня я был приглашен на ужин к генералу Бонапарту. Долгие разбирательства, когда и в каком эскадроне служил этот Марк и почему я его не помню, привели бы к опозданию на встречу, что не приличествует офицеру.

– Вы что же, знакомы с генералом Бонапартом?!

– Отдаленно. Но, зная о моих скромных способностях, генерал желал предоставить мне достойное место при своей особе. Завтра он выступает в поход, а я, из-за цепи нелепых случайностей, обрел совсем другие цепи…

– Проходите, лейтенант. – Полицейский чин кивнул в сторону открытой драгунами массивной двери с частыми витыми решетками на застекленном окне. – Если вы честный человек, это разъяснится. Можете не сомневаться, я сейчас же напишу рапорт министру.

– Прошу вас изложить все самым подробнейшим образом, не упуская ни единой детали. Ибо в деталях кроется правда, – назидательно произнес я и добавил уже про себя: «Кроется или прячется, какая разница?»

Арман де Морней прошел по коридору, привычно оглянулся, проверяя, не подглядывает ли кто, и, увидев на двери нужную цифру, тихо постучал. Ответа не было. Он постучал сильнее, двери приоткрылись.

– Не заперта, – прошептал он и, стараясь двигаться как можно тише, скользнул в номер. В комнате было темно. Офицер начал приглядываться, и вдруг совсем рядом послышалось лирическое соло:

– Не зажигай огня…

– Что? – Арман резко повернулся, хватаясь за саблю.

– Огня, говорю, не зажигай. Будешь дергаться, я его открою.

– Господин д’Орбиньяк?

– Нет, тетя Хая с Костецкой. Я думал, у тебя чутье покруче… Ладно, Арман, не сердись. Проходи, располагайся. – Лис подошел к канделябру и зажег свечи. – Так удобнее будет общаться, не правда ли?

– Верно. – Де Морнею нельзя было отказать в хладнокровии. – Где ваш друг? – разглядывая скромное убранство комнаты, поинтересовался он.

– На нарах, Арман. Буквально, век воли не видать, попросил меня встретиться с вами. Да вы не беспокойтесь, если что нужно, я передам.

– В каком смысле, на нарах?

– А в каком смысле люди бывают на нарах? Вы же знаете Виктора, как встретит хорошенькую девицу, так сразу ищет, кого бы порешить. Ну, чтоб блеснуть, прямо луч солнца золотого на острие булата.

– Кого же он порешил?

– Совсем порешить не успел, так, покромсал немного. Некоего Ипполита Шарля, слышали о таком?

– Доводилось. – Арман не стал скрывать удивления. – Но чем же Шарль ему не угодил?

– Может, глянул косо, может, еще что. – Лис пожал плечами. – Виктор, когда токует, что тот глухарь, ему в среднем по барабану за что, было бы – кого. Ваше счастье, что вы брат мадемуазель Софи, а то, о-о-о!

– Вы что же, пытаетесь меня запугать?

– Да нет, банально поддерживаю беседу. Вы ж к делу не переходите. Казалось бы, при усах, не девица, и вдруг – за полночь, в комнату к молодому кавалеру…

Де Морней вспыхнул:

– Я держу свои обещания, господин Рейнар! Метатрон ждет вас завтра…

– Не, завтра я не могу, у меня поход. Вот если ваш Метатрон весь из себя такой немерено крутой, пусть он лейтенанта Арно из каталажки вытащит. Заодно с ним и почирикает за жизнь. Только не сильно пусть задерживает, а то Виктору еще армию догонять. Наполеон без него скучать будет. И пирамиды ему будут не совсем пирамидальные, и море – не шибко красное, и восток – какой-то не ближний. Как воевать с таким настроем?!

– Хорошо, – на скулах де Морнея заиграли желваки, – я передам ваши слова кому следует. Но у нас с вами было еще одно незаконченное дело…

– Это о карте, что ли?

– Вы понимаете.

– Так мне она сейчас ни к чему. Да и рисовать ее слишком долго, и никакой охоты нет. А вот у Виктора была копия. Так шо дерзайте, господин де Морней. Возможно, где-то поблизости вас поджидает великое будущее…

Чуть свет кортеж генерала Бонапарта двинулся по направлению к Тулону – городу, над которым воссияла звезда воинской славы маленького корсиканца. Заплаканная Жозефина провожала мужа до кареты, вновь и вновь срываясь в слезы. Бойкие репортеры, вставшие столь рано, что суетой и беготней разбудили петухов, с умилением наблюдали сцену расставания, которой, благодаря их заточенным перьям, предстояло войти в историю. О, как отличалось это прощание от совсем еще недавнего, итальянского! Сейчас казалось, что жена великого генерала просто вне себя от горя. Все окружающие слышали, как она умоляла мужа взять ее с собой. Борзописцы и сами утирали слезинки, невольно увлажнявшие уголки глаз: «Ах, как прелестно, как трогательно!»

Генерал был суров, как и подобает будущему покорителю овеянного легендами Египта. Жозефина картинно заламывала руки. Солнечные зайчики отражались в блестящих кирасах всадников эскорта. О, эти плюмажи, яркие мундиры, кони и наездники, один к одному!

– Ах, браво! Виват, виват, генерал! Воистину, улица Виктории еще будет рукоплескать десяткам твоих побед!

По всему пути следования до заставы приветственные крики сопровождали кумира улиц. Взвивались над геранями белые платки в изящных ручках. Бонапарт, приоткрыв дверь кареты, приветственно махал в ответ.

– О, как он задумчив, – шептались за пестрыми занавесками в городских предместьях. – Должно быть, заранее скорбит о тех, кому не суждено вернуться назад. Вот, наконец, истинно великий человек, подобный Цезарю и Александру Македонскому!

Бонапарт и впрямь был задумчив. Ночь прошла в бурных выяснениях отношений с любезной сердцу Жозефиной. Та и сама не знала, от чего больше отчаиваться: от низкой измены любовника, от его ранения, оскорбления дочери или от того, что муж – ее надежда и опора в этой жизни – отбывает за тридевять земель воевать с какими-то дикарями. Ясно было одно: пылкой креолке с Мартиники было очень плохо и больно, а когда женщине плохо, она способна вынести мозги любому получше, чем пушечное ядро. И потому увенчанному славой генералу было не до ликования толпы, не до снующих вокруг репортеров.

Он хмуро поглядел внутрь кареты, где в уголке, в ожидании приказаний, сидел начальник его штаба, генерал Бертье. Чувствуя мрачное настроение командира, он безостановочно грыз ногти, страдая от невозможности помочь своему кумиру. Поймав взгляд, Бертье воспрял и всем видом изъявил готовность действовать. Спроси его сейчас Наполеон о численности мамелюков, количестве пушек в гарнизоне Александрии или о личных характеристиках местных правителей, он бы изложил все с такой скрупулезной достоверностью, как будто минуту назад закончил писать обстоятельнейшую записку по любому из заданных вопросов. Но просьба командующего оказалась куда прозаичней: