Евгений Токтаев - Пес и волчица

Базилл не принял решения. А может просто не высказал до поры. Однако, командовать авангардом назначил другого трибуна.

Похоронив убитых, легионы двинулись на Браддаву и достигли ее в тот же вечер. Девнетовы люди, застигнутые врасплох, несмотря на предупреждения Веслева, завидев, какая по их души пришла сила, открыли ворота крепости без боя.

Утром следующего дня на один из римских разъездов, рыскавших вокруг крепости, вышел Асдула со своими людьми и попросил, что бы его провели к полководцу.

...Костоправ, семеро тавлантиев и спасенные ими женщины с детьми, звериными тропами уходили на запад, забираясь повыше в горы. Уцелевшие в резне молчали. Все они потеряли отцов, мужей, сыновей и братьев. Потеряли всё. Мир перевернулся. Они еще не отошли от шока и нескоро придут в себя, чтобы задать вопрос:

"Что же делать дальше?"

Не знал ответа и Веслев. Задача, которую он взялся решать, казалась невероятно сложной, но все же выполнимой. Но не теперь, когда волки вкусили крови. Сознание услужливо напомнило о тех, кто спровоцировал бойню.

"Да, волки... С обеих сторон..."

— Как дальше-то, брат? Все равно поедешь к римлянам?

— Нет, Остемир. Теперь нет.

— Побьют они дарданов. Не выстоят тарабосты. Никто не выстоит.

Веслев задумчиво покачал головой. Дом, возводимый десятилетиями, рассыпался на глазах, превращаясь в труху. Митридат повержен. Фракийцы разобщены. Балканы практически потеряны, Остемир прав. Римляне в силах покорить все племена. Что же остается? Опустить руки?

"Ну нет, я еще не закончил здесь. И здесь, и в Италии".

— Ну-ка, Домиций Регул, мой хозяин неумный, чашу вина мне подай, да спину сильнее согни! Год я учу дурака, да ума тебе вряд ли прибавил. Будешь, как прежде, ошибки в счете своем совершать. Если б не я, ты б давно уж в конец разорился. По миру в рубище шел бы, черствую корку грызя. В дури своей непроглядной, меня ты не ценишь, зараза. Давеча палкой грозил — ныне свой зад подставляй, дабы мог я пинка тебе врезать, коль трапеза будет невкусной, кислым вино, а ты не услужлив и дерзок!

Рабы захохотали и прогнали смущенного хозяина на кухню. Развалившись на обеденных ложах, они угощались дорогим вином и жареной свининой. Иные пустились в пляс, кто-то блевал под столом.

Отовсюду смех, веселье. За воротами суматоха, толчея. По Этрусской улице, пересекающей Велабр, ложбину между Палатином и Капитолием, текла людская река, во главе которой вышагивал козел, обмотанный длинным белым полотенцем. Край полотенца выпачкан краской так, чтобы оно напоминало сенаторскую тогу. Следом за ним шел пастух в меховой безрукавке, подгонявший "предводителя" длинным ивовым прутом, а далее на вскинутых руках несли человека в пышных одеждах. На голове его громоздилась странная конструкция, отдалено напоминавшая тиару восточных владык, а на груди на витом шнурке висела бронзовая табличка, возвещавшая, что "сей человек, именем Хризогон, принадлежит Титу Капрарию [12] Капрарий — козел (лат). Пизону". Больше ни на ком рабских знаков не было, хотя, несомненно, основную массу шествующих составляли рабы. Временами процессия останавливалась, и человек в тиаре важно указывал пальцем на одного из зевак, жавшихся вдоль стен. Избранного тут же хватали, задирали полы туники на голову, стягивали набедренную повязку-сублигамию, обнажая срам, и голой задницей заставляли трясти перед мордой козла. Иных заставляли кукарекать. Потом кто-то в толпе закричал:

— Ликторов! Ликторов Титу Капрарию!

Отловили шесть человек и заставили на карачках, по-утиному, маршировать перед козлом.

— Дорогу претору Капрарию!

— Славься, Тит Капрарий, триумфатор, гроза огородов, истребитель капусты!

Народ надрывал животы от хохота.

На четвертый день, после декабрьских ид [13] 17 декабря. Рим сошел с ума. Еще вчера ничто не предвещало безумия, охватившего Город, но уже вечером, перед закатом, с портика храма Сатурна жрец торжественно провозгласил Сатурналии. С рассветом сенаторы важно прошествовали к древнему храму, построенному у подножия Капитолия царем Туллом Гостилием, и совершили жертвоприношения, после чего отправились по домам и сняли с себя тоги, ибо в дни любимого праздника появляться в них на улицах считалось верхом неприличия. Возле храмов на улицы выставили столы с угощением для "божьей трапезы". На обеденных ложах расставили изваяния богов.

Улицы наполнились веселящимися людьми, выкрикивавшими на все лады:

— Сатурналии! Сатурналии!

К полудню чуть не в каждом доме рабы от обжорства едва могли шевелиться и лениво погоняли прислуживавших им хозяев, отпуская в их адрес ехидные замечания. Те не сопротивлялись, прославляя память легендарных Сатурновых Веков — времени всеобщего равенства и свободы, когда люди не знали рабства.

Рабы изощренно издевались над господами. В некоторых домах они провозглашали собственные государства, избирали магистратов, судей, и устраивали процессы над хозяевами.

Сатурналии, растянутые на трое суток [14] Цезарь, во время реформы календаря, добавил к Сатурналиям еще два дня, а Калигула довел их число до семи. , до дня Опы, супруги Сатурна, были праздником вседозволенности. Никто не работал, не учился, за исключением пекарей и поваров. Люди вереницей тянулись к храму Сатурна, принося ему в жертву восковые и глиняные человеческие фигурки. Статуя бога, обычно укрытая шерстяным покрывалом, была полностью раскутана и выставлена на всеобщее обозрение.

Нынешний декабрь выдался не слишком холодным, вот в прошлом году горожанам довелось в течение одного дня лицезреть снег, но тогда вовсе не погода держала людей по домам, а страх перед сумасшедшим Марием. Ныне же римляне твердо намерены отвеселиться вдвое против обычного, отыграться за прошлый год.

Рабы разносили по домам подарки, их за это непременно поили вином. Подарки самые разные, в зависимости от достатка, щедрот или скупости дарителя. Даже беднейшие из клиентов, непременно стремились преподнести патрону хотя бы дешевую восковую свечу.

Повсюду задавали пиры, принимали гостей. Не исключением был и дом старшего консула. Цинна закатил роскошный прием, где гости, отпустив рабов, не гнушались сами ухаживать друг за другом. Здесь собралась верхушка марианской партии: Гай Марий-младший, его двоюродный брат, претор Марк Марий Гратидиан, цензор Марк Перперна, а так же многие другие.

Обширный триклиний [15] Триклиний — столовая. Цинны вмещал довольно много народу, но за главным столом по традиции возлежало девять человек — самые важные гости. Они занимали три ложи, окружавшие стол, заставленный серебряными сервизами с дорогими изысканными угощениями. Приглашенные рангом пониже, а так же женщины, довольствовались малыми столами, приставленными к большому со свободной стороны. Лож для них не полагалось, и они вкушали пищу, восседая на табуретах, выполненных в едином стиле со всей мебелью консульского дома из украшенного резьбой красного дерева.