Стивен Кинг - 11.22.63

Мне эта деталь не казалась смешной. Я считал, что она принадлежит к той сумеречной зоне, которая пролегает между просто неврозом и откровенным психозом. А еще мне подумалось, что сейчас я слушаю крутую Историю из Пятидесятых. Очень легко было вообразить себе Рока Хадсона и Дорис Дей, как они спят со шваброй между ними. Если бы Рок не был геем, то есть.

— И он тебя не разыскивал?

— Нет. Я обращалась с заявлениями в дюжину разных школ, а ответы получала на абонентский почтовый ящик. Я затаилась, я чувствовала себя, словно женщина, которая имеет интрижку на стороне. И именно так ко мне и отнеслись мои родные мать с отцом, когда они узнали. Отец, тот немного попустился — думаю, он подозревал, насколько там все было плохо, хотя, конечно, не желал слышать никаких подробностей, — но моя мать? Вовсе нет. Она разозлилась на меня. Ей пришлось начать ходить в другую церковь, покинуть дамское общество «Пчелки-швеи». Так как она не может больше держать высоко голову, так она говорит.

В каком-то смысле это показалось мне не менее жестоким и сумасшедшим, чем та швабра, но я ничего не сказал. Меня интересовал другой аспект в этом деле больше, чем обычные для юга родители Сэйди.

— Клейтон не рассказал им, почему ты от него ушла? Я правильно понял? Ни разу не попробовал с ними увидеться?

— Конечно. Моя мать отнеслась к этому с пониманием, а то как же, — обычно лишь слегка тягучее южное произношение Сэйди вдруг стало топким. — «Ты просто опозорила бедного мальчика так сильно, что он не желает рассказывать об этом никому» . — Дальше она уже продолжала без акцента. — Я нисколечко не преувеличиваю. Она понимает стыд, она понимает скрытность. В этих двух аспектах моя мама и Джонни находятся в полнейшей гармонии. Это с ней он должен был бы вступить в брак. — Рассмеялась Сэйди как-то истерично. — Маме, вероятно, безумно нравилась бы эта чертова швабра.

— И после от него ни словечка? Ни одной почтовой карточки, типа: «Эй, Сэйди, давай свяжем вновь расплетенные концы, наладим нашу совместную жизнь»?

— Как такое возможно? Он не знает, где я, и я уверена, это его не интересует.

— А есть что-нибудь, чего бы ты от него хотела? Так как я уверен, что адвокат…

Она поцеловала меня.

— Единственное, чего я желаю, сейчас здесь, со мной в кровати.

Я откинул простыню нам до лодыжек.

— Просмотри на меня, Сэйди. Это разрешено.

Она посмотрела. А потом потрогала.

Потом я задремал. Неглубоко — так как слышал ветер и то дребезжащее стекло, — но погрузился достаточно для сновидения. Мы с Сэйди были в пустом доме. Голые. Что-то возилось наверху, над нами — выдавал неприятный топот. Возможно, оно бегало, но казалось, что там очень много ног. Я не чувствовал стыда из-за того, что нас кто-то увидит без одежды. Я чувствовал страх. Написанные углем на облупленной стене там были такие слова: СКОРО Я УБЬЮ ПРЕЗИДЕНТА. Немного ниже кто-то прибавил: СКОРЕЕ, ТАК КАК ОН ПОЛОН ПОЛЕЗНИ. Угловатыми буквами, нарисованными темной губной помадой. А может, это была кровь.

Гуп, бух, гуп.

Наверху, над нами.

— Мне кажется, там Фрэнк Даннинг, — шепнул я Сэйди. И сжал ее руку. Рука была очень холодной. Чувство такое, что сжимаю руку мертвого человека. Женщины, забитой насмерть кувалдой, возможно.

Сэйди помотала головой. Она смотрела на потолок, губы у нее дрожали.

Гуп, бух, гуп .

Сверху посыпалась известковая труха.

— Тогда там Джон Клейтон, — прошептал я.

— Нет, — сказала она. — Думаю, там мистер Желтая Карточка. Он привел Джимла.

Топот над нами вдруг прекратилось.

Она схватила мою руку и сжала. Глаза у нее стали огромными, заполнили все ее лицо.

— Это оно, это Джимла! И оно нас услышало! Джимла знает, что мы здесь!

— Проснись, Джордж! Проснись!

Я раскрыл глаза. Она поднялась на локте рядом со мной, ее лицо казалось бледным пятном.

— Что? Какой сейчас час? Мы уже должны ехать? — Но было еще темно, и ветер летал с шумом так же сильно.

— Нет. Еще даже до полночи не дошло. Тебе что-то плохое приснилось. — Она рассмеялась, немного нервно. — Что-то о футболе? Так как ты приговаривал «Джимла, Джимла».

— В самом деле? — Я сел. Вспыхнула спичка, и ее лицо на мгновение просветилось, она прикурила сигарету.

— Да. В самом деле. Ты и еще кое-что говорил.

Это уже было плохо.

— Что именно?

— Я почти ничего не поняла, только одно расслышала ясно. «Дерри — это Даллас», — произнес ты. А потом наоборот. «Даллас — это Дерри». Что там было, в твоем сне? Ты помнишь?

— Нет. — Тем не менее, тяжело убедительно врать, когда ты только что спросонья, пусть даже это был неглубокий сон, и я увидел напряженное выражение на ее лице. Прежде чем оно успело превратиться в недоверие, послышался стук в дверь. Стук, без четверти до полуночи.

Мы вытаращились одно на другого.

Стук прозвучал вновь.

«Это Джимла» . Эта мысль была очень ясной, очень определенной.

Сэйди положила сигарету в пепельницу, замоталась в простынь и без единого слова побежала в ванну. Дверь за ней закрылась.

— Кто там? — спросил я.

— Это я, Йоррити, сэр…Бад Йоррити.

Один из тех учителей на пенсии, которые руководят этим заведением.

Я выбрался из постели и натянул брюки.

— Что случилось, мистер Йоррити?

— У меня для вас сообщение, сэр. Леди сказала, что это срочно.

Я открыл дверь. За ними стоял маленький человечек в вытертом купальном халате. Волосы ото сна торчали спутанной тучкой вокруг его головы. В одной руке он держал кусочек бумаги.

— Какая леди?

— Эллен Докерти.

Я поблагодарил его за заботу и прикрыл дверь. Раскрыв записку, я начал читать.

Из ванной вышла Сэйди, все еще сжимая на себе простыню. Глаза у нее были расширенные, напуганные.

— Что там?

— Произошла авария, — сказал я. — Винс Нолз за городом перевернул свой пикап. С ним были Майк Косло и Бобби Джилл. Майка выбросило чисто. Только рука сломана. У Бобби Джилл сильно порезано лицо, хотя во всем другом с ней все в норме, пишет Элли.

— А Винс?

Я вспомнил, как все говорили о его манере езды — словно завтрашнего дня не существует. Теперь это стало действительностью. Завтра для него перестало существовать.

— Он погиб, Сэйди.

Она охнула:

— Такого не может быть! Ему всего лишь восемнадцать!

— Я знаю.

Простыня выпала из ее ослабевших рук и улеглась вокруг ее ступней. Она заслонила ладонями лицо.

Спектакль переработанной мной пьесы «Двенадцать сердитых мужчин» был упразднен. Вместо него пошла «Смерть ученика» в трех актах: прощание в похоронном салоне, служба в методистской церкви Милосердия, панихида на кладбище Вест-Хилла. Этот траурный спектакль посетил весь город или почти столько;t людей, что это не составило разницы.