Стивен Кинг - 11.22.63

Завершили они идеально, с поднятыми вверх руками, тяжело дыша, лицами к публике, которая тоже поднялась на ноги. Майк дал им полных сорок секунд похлопать в ладоши (удивительно, как быстро огни рампы могут превратить скромного левого защитника в полностью уверенного в себе артиста), а потом призвал к тишине. Постепенно она наступила.

— Наш режиссер мистер Эмберсон хочет сказать несколько слов. Он приложил немало усилий и творческого подъема в создание этого шоу, и я надеюсь, вы встретите его, не жалея ладоней.

Я вышел под свежий шквал аплодисментов. Пожал руку Майку и чмокнул в щечку Бобби Джилл. Они сбежали со сцены. Я поднял руки, прося тишины, и начал свою тщательно отрепетированную речь, объясняя им, что Сэйди не смогла присутствовать в этот вечер, и благодаря от ее имени им всех за их присутствие. Каждый хоть чего-то достойный оратор знает, что надо обращаться к каким-то конкретным лицам в зале, итак, я сконцентрировался на паре в третьем ряду, удивительно похожей на Маму и Папу из «Американской готики» [597] «American Gothic» (1930) — знаменитая картина художника Гранта Вуда (1891–1942), на которой перед фермерским домом с готическим окошком стоит невыразимо серьезная пара: женщина с поджатыми губами и мужчина с вилами в руке. . Это были Фрэд Миллер и Джессика Келтроп, члены школьного совета, которые отказали нам в использовании школьного зала на основании того, что Сэйди, которую покалечил ее бывший муж, теперь надлежит игнорировать, насколько это возможно, по крайней мере.

Я успел проговорить каких-то четыре предложения, как меня прервали удивленные аханья. Следом начались аплодисменты — редкие в начале, они быстро переросли в овацию. Публика вновь вскочила на ноги. Я понятия не имел, чему они аплодируют, пока не ощутил легкое, осторожное пожатие у себя на руке выше локтя. Обернувшись, я увидел, что рядом со мной в своем красном платье стоит Сэйди. Волосы она причесала себе кверху и закрепила их блестящим венчиком. Ее лицо — обе его стороны — были видимыми. Я был растроган, открыв для себя, что представленные, в конце концов, следы ранений, не такие ужасные, как я боялся. Все-таки должна существовать где-то какая-то универсальная правда, но я был весьма ошарашен, чтобы думать дальше в эту сторону. Конечно, на те глубокие, рваные канавы и следы отцветающих рубцов на месте швов тяжело было смотреть. Также и на обвисшую кожу, и на неестественно расширенный левый глаз, который больше не мог моргать в унисон с правым.

Но она улыбалась той волшебной однобокой улыбкой, и в моих глазах была Еленой Троянской. Я обнял ее, и она обняла меня, смеясь и плача. Под платьем она дрожала всем телом, словно провод под высоковольтным напряжением. Когда мы с ней вновь повернулись лицами к аудитории, там уже все стояли, аплодируя нам, кроме Миллера с Келтроп. Эти осмотрелись, увидели, что одни там такие остались, с приклеенными к стульям задами, и тогда тоже неохотно присоединились к остальному народу.

— Благодарю вас, — сказала Сэйди, когда люди затихли. — Благодарю вас всех-всех-всех сердечно. Особая моя благодарность Эллин Докерти, которая объяснила мне, что, если я не приду, не посмотрю вам всем в глаза, я буду жалеть об этом всю остальную жизнь. А больше всего я признательна…

Крохотная заминка… Я уверен, что зал ее не заметил, и только я понял, как близко Сэйди была к тому, чтобы сообщить пятерым сотням людей мое настоящее имя.

— …Джорджу Эмберсону. Я люблю тебя, Джордж.

На что зал, конечно, просто взорвался овацией. В темные времена, когда даже мудрецы неуверенны, объяснение в любви всегда действенное.

Эллин повезла Сэйди — вымотанную — домой в десять тридцать. Мы с Майком выключили свет в «Грейндж-холле» в полночь и вышли во двор.

— Пойдете на послепремьерную вечеринку, мистер Э? Эл говорил, что будет держать харчевню открытой до двух, а еще он купил пара бочонков. Хоть и не имеет лицензии, и я не думаю, что его за это арестуют.

— Не сегодня, — ответил я. — Я весь измотан. Увидимся завтра вечером, Майк.

Поехал я к Дику, прежде чем пойти домой. Он сидел в пижаме на парадном крыльце, курил последнюю трубку.

— Довольно особый выдался вечер, — произнес он.

— Да.

— Эта молодая женщина показала характер. Сильный, как мало у кого.

— Конечно, показала.

— Вы по справедливости будет уважать ее, сынок?

— Буду стараться.

Он кивнул:

— Она этого заслуживает, как никто другой. Да и вы ведете себя порядочно, насколько я вижу. — Он бросил взгляд на мой «Шеви». — Сегодня, наверное, вы можете поехать туда на машине, поставите ее там, прямо перед домом. После сегодняшнего вечера, думаю, никто в городе на это и глазом не моргнет.

Возможно, он был и прав, но я решил, что лучше обезопаситься, чем потом сетовать, и пошлепал пешком, как это делал перед тем уже много ночей. Мне нужно было время, чтобы успокоились мои собственные разбуженные эмоции. Сэйди так и стояла в свете рампы у меня в глазах. Ее красное платье. Грациозный изгиб ее шеи. Гладкая щека… и рваная другая.

Когда я добрался до Бортевой аллеи и вошел, диван стоял сложенный. Я застыл, изумленно на это смотря, не уверенный, что должен подумать. А потом Сэйди позвала меня по имени — моему настоящему имени — из спальни. Очень нежно.

Там горела настольная лампа, бросая мягкий свет на ее обнаженные плечи и одну сторону лица. Глаза у нее блестели, смотрели серьезно.

— Я думаю, твое место здесь, — произнесла она. — Я хочу, чтобы ты был здесь. А ты?

Я снял с себя одежду и лег рядом с ней. Ее рука скользнула под простыню, нашла меня, начала ласкать меня.

— Ты проголодался? Если так, у меня есть кекс.

— Ох, Сэйди, я такой голодный.

— Тогда выключи свет.

Та ночь в кровати Сэйди была самой лучшей в моей жизни — не потому, что она закрыла дверь за Джоном Клейтоном, а потому, что она вновь открыла дверь для нас с ней.

Когда мы закончили заниматься любовью, я впервые за несколько месяцев упал в глубокий сон. Проснулся я в восемь утра. Солнце уже стояло высоко, «Мой мальчик вернулся» пели «Ангелы» [598] «The Angels» — девичье вокальное трио, чьим самым большим хитом была песня «My Boyfriend's Back» (1963). в кухне по радио, и я расслышал запах жареного бекона. Вскоре она позовет меня к столу, но еще не сейчас. Пока еще нет.

Заложив руки за голову, я смотрел в потолок, слегка взволнованный собственной глупостью — собственным почти добровольным ослеплением — с того дня, когда я разрешил Ли сесть в автобус в Новый Орлеан, не сделав ничего, чтобы его остановить. Мне нужно было убедиться, имеет ли Джордж де Мореншильд отношение к выстрелу в генерала Уокера большее, чем просто поддрачивание, к покушению нестабильного молодчика? Но на самом деле существовал совсем простой способ это выяснить, разве не так?