Стивен Кинг - 11.22.63

Меня посадили в комнату, которая была белой, как лед. Там стоял стол и три жестких стула. На один из них я и сел. Где-то звонили телефоны, стрекотали телетайпы. Туда-сюда ходили люди, громко говорили, иногда кричали, иногда смеялись. Смех этот звучал истерично. Так люди смеются, когда понимают, что чудом избежали опасности. Спаслись от пули, так бы сказать. Возможно, так смеялся Эдвин Уокер вечером десятого апреля, когда, говоря с репортерами, вычесывал у себя из волос стеклянные осколки.

Те же самые два копа, которые привезли меня из Книгохранилища, обыскали меня и забрали мои вещи. Я спросил, могу ли оставить себе два последних пакетика порошка Гуди. Копы посоветовались между собой, потом разорвали пакетики и опустошили их на покрытый шрамами от сигаретных ожогов и вырезанных на нем инициалов стол. Один из них, послюнявив палец, отведал порошок и кивнул: «Воды?»

— Нет. — Я сгреб порошок и высыпал себе в рот. Тот был горьким. Мне это нравилось.

Один коп вышел. Второй попросил у меня мою окровавленную рубашку, которую я неохотно снял и отдал ему. Потом наставил на него палец.

— Я понимаю, это доказательства, но вы должны относиться к ней с уважением. Кровь на ней принадлежит женщине, которую я любил. Для вас это может ничего не значить, но это также кровь женщины, которая помогла предотвратить убийство президента Кеннеди, и это что-то, да значит.

— Нам лишь надо определить тип крови.

— Хорошо. Но она входит в перечень моих личных вещей. Я хочу получить ее назад.

— Конечно.

Возвратился тот коп, который выходил, он принес простую белую нижнюю рубашку. Она была похожа на ту, которая была на Освальде — то ли могла бы быть на нем — на фото, сделанном сразу после его ареста в кинотеатре «Техас».

Я прибыл в маленькую белую комнату для допросов в час двадцать. Приблизительно через час (точно я сказать не могу, так как там не было часов, а мой новый «Таймекс» забрали вместе с остатками моих личных вещей) те же самые парочка копов привели мне приятеля, фактически старого знакомого: с большим черным саквояжем сельского врача в комнату вошел доктор Малколм Перри. Я встретил его без особого удивления. Он был здесь, в полицейском участке, так как не должен был сейчас вынимать в госпитале Паркленд фрагменты пули и костей из мозга Джона Кеннеди. Река истории уже начала течь в новом направлении.

— Привет, доктор Перри.

Он кивнул: «Мистер Эмберсон».

Последний раз, когда мы с ним виделись, он звал меня Джорджем. Если бы у меня были какие-то сомнения относительно того, подозревают ли меня, это бы их только усилило. Но у меня их не было. Я был там, и я знал, что должно случиться. Бонни Рей Вильямс уже им, наверное, все рассказал.

— Я понимаю, вы вновь повредили себе колено.

— Да, к сожалению.

— Давайте осмотрим.

Он попробовал подкатить штанину брюк у меня на левой ноге, но не смог. Сустав сильно распух. Когда он достал ножницы, оба копа отступили вперед и вытянули пистолеты, наставив их в пол, держа пальцы поверх спусковых скоб. Доктор Перри взглянул на них с легким удивлением, а потом разрезал штанину по шву. Он рассматривал, он касался, он достал шприц и отсосал жидкость. Стиснув зубы, я ждал окончания этой процедуры. Потом он порылся в своем саквояже, добыл эластичный бинт и туго забинтовал мне колено. Это подарило некоторое облегчение.

— Я могу дать вам что-то обезболивающее, если офицеры не возражают.

Они не возражали, возразил я. Впереди был важнейший час в моей — и Сэйди — жизни. Я не желал затуманивать себе мозг, когда такое вокруг происходит.

— У вас есть порошок Гуди от головной боли?

Перри наморщил нос, словно услышал что-то неприятное.

— У меня есть аспирин и эмприн [672] Emprin — одна из торговых марок аспирина. . Эмприн более сильный.

— Дайте мне тогда его. И еще одно, доктор Перри?

Он поднял глаза от своего саквояжа.

— Мы с Сэйди не сделали ничего плохого. Она отдала свою жизнь за свою страну… а я бы отдал свою за нее. Просто у меня не было шанса.

— Если так, разрешите мне быть первым, кто вас поблагодарит. От лица всей страны.

— А президент. Где он сейчас? Вы знаете?

Доктор Перри посмотрел на копов, сведя брови вопросительно. Те посмотрели один на другого, один из них произнес:

— Он поехал в Остин выступать с речью на каком-то официальном ободе, как и было запланировано графиком. Я не знаю, говорит ли это о его бесшабашной храбрости или о его глупости.

«Возможно, — подумал я, — разобьется лайнер „Эйр Форс-1“, погибнет Кеннеди и все, кто находятся вместе с ним на борту. Возможно, у него случится инфаркт или фатальный инсульт. Возможно, какой-то другой серливый душегуб вознамерится отстрелить ему его симпатичную голову». Действует ли сопротивляющееся прошлое против уже измененных явлений так же, как против агентов изменений? Я не знал. Да и не очень за это переживал. Я свою роль выполнил. Что будет происходить с Кеннеди, отныне не принадлежит к кругу моих дел.

— Я слышал по радио, что Джеки сейчас не с ним, — сказал Перри тихо. — Он отослал ее на ранчо вице-президента в Джонсон-Сити. А сам туда к ней приедет на уик-энд, как и планировалось. Если же то, что вы сказали, Джордж, правда…

— Я думаю, уже достаточно, док, — перебил один из копов. Самому мне действительно было уже достаточно; для Мела Перри я вновь стал Джорджем.

Доктор Перри, у которого был собственный запас присущего врачам гонора, проигнорировал копа.

— Если то, что вы говорите, правда, тогда я предсказываю поездку в Вашингтон в вашем будущем. И весьма вероятную церемонию награждения в Розовом саду [673] Заложенный в 1902 году небольшой садик 38×18 м на западном крыле Белого Дома, где по обыкновению происходят неформальные встречи президента. .

После отбытия врача меня вновь оставили в одиночестве. Хотя на самом деле это не так; Сэйди тоже была там, со мной. «Как мы танцевали», — произнесла она, прежде чем уйти из этого мира. Я мог закрыть глаза и увидеть ее среди цепочки девушек, как она двигает плечами, танцует мэдисон. В этом воспоминании она смеется, развеваются ее волосы, а лицо у нее безупречное. Хирургия 2011 года немало могла бы исправить из того, что наделал Джон Клейтон этому лицу, но я думал, что владею еще лучшей техникой. То есть, если буду иметь шанс ей воспользоваться.

Мне разрешили вариться в собственном болевом соку два часа, прежде чем вновь отворилась дверь комнаты для допросов. Вошли двое. Один, глядя из-под шляпы «Стетсон» глазами пса породы бассет-хаунда, отрекомендовался капитаном Виллом Фрицем из полиции Далласа. У него был с собой портфель — но не мой портфель, итак, с этой стороны все было хорошо.