Андрей Мартьянов - Вестники времен [= Знамя над Тауэром]

Когда старик рассказывал про рану, сэр Мишель покосился на Гунтера, и тот согласно кивнул головой — описание в точности совпадало с виденными им сотни раз пулевыми ранениями.

Сэр Мишель попытался выспросить, не говорил ли рыцарь каких-либо имен или названий, но старик раздраженно отмахнулся и перекрестился:

— Упаси меня Бог повторять то, что слетало с его языка! Не помню я никаких имен, не было у меня желания вслушиваться в его нечестивую брань… Многих я лечил, и многие ругались, терпя боль, но этот…

Тогда сэр Мишель быстро перевел разговор на другую тему:

— Последний вопрос, милейший. Тебе ведь пришлось снять с рыцаря одежду, когда ты обрабатывал его рану.

— Да он сам изволил содрать с себя кольчугу и рубашку, уселся на мою постель и велел: «Лечи!», — лекаря понемногу начинал утомлять этот непонятный допрос, но выказать неудовольствие он не посмел.

— Так вот, не заметил ли ты какой-нибудь метки на его плече? — осторожно спросил сэр Мишель.

— Метки? — недоуменно переспросил старик. — Не было никакой метки… Может быть, рана эта странная…

— Нет, нет, — нетерпеливо перебил его сэр Мишель. — Татуировка, вот что я имею в виду. Она должна быть небольшой, на правом предплечье.

Лекарь задумался, потом медленно покачал головой:

— Нет, ничего подобного я не заметил, да и не всматривался. К сожалению, господа, точно я сказать не могу, — лекарь развел руками.

— Что ж, спасибо и на этом, — сказал Гунтер, пресекая дальнейшие расспросы, которые сэр Мишель хотел было учинить старцу. Он уже понял, что здесь ничего путного узнать нельзя.

По дороге к Руану, когда замок Ле-Небур остался далеко позади, сэр Мишель нарушил задумчивое молчание, тянувшееся с того момента, как они покинули деревню и выехали на тракт:

— Выходит, что Понтий не тот, за кого мы его приняли, раз татуировки у него нет.

— Это еще неизвестно, есть ли она у него или нет, лекарь ведь ничего не заметил. К тому же, остаются еще его слуги-сарацины, у них-то никто наличие татуировки не проверял, — ответил Гунтер. — А потом Понтий может быть послан вместе с ассассинами тем самым христианским владыкой, что задумал убийство, для отвода глаз.

— Или как их проводник, — добавил сэр Мишель. — Хотя стал бы нанятый для такого дела человек привлекать к себе столько внимания. Возможно, он и сам не знает, с кем связался.

— Или знает, потому и злится, что выхода у него нет, мало ли чем эти нечестивцы могли его запугать, — подхватил Гунтер.

— Никто не может запугать христианского рыцаря! — провозгласил сэр Мишель, гордо выпрямившись в седле. — Никто, даже Саладин или сам сатана… Или ставленник Лорда, черт его дери!

— Не задерет. Лорд же сам его и поставил, — усмехнулся Гунтер. — Кстати, тебе не кажется, что у нас все слишком уж благополучно?

— А иначе и быть не может, — пожал плечами сэр Мишель. — Мы же богоугодное дело вершим. Мы же… — норманн запнулся, подбирая слова. — Ведь мы настоящие паладины, вот!

— Чего? — поморщился Гунтер. — Какие еще паладины?

— Разве не знаешь? — Мишель сделал паузу, поразмыслив, и сказал. — Разве у вас, через семьсот лет, стало неизвестно само слово «паладин»? Понимаешь ли, это такой благородный рыцарь, принявший обет верности. Деве Марии, Прекрасной Даме, церкви или королю… Неужели никогда не слышал?

— Слышал, — ответил германец. — У нас тоже дают обеты верности и даже часто соблюдают их. Знаешь слово «присяга»? Так вот, в нашей арм… войске положено было присягать на верность стране и ее… повелителю.

— Видишь, видишь, — обрадовался сэр Мишель. — У вас это — положено, а мы делаем от души. Правильно?

— Это все слова, дорогой мой рыцарь, — нерешительно покачал головой Гунтер, не понимая, зачем Мишель завел этот разговор. — Я привык к тому, что слово во все времена держится не слишком хорошо…

— Вот неправда! — крякнул сэр Мишель. — У нас не так! Слово — очень опасное оружие, и его всегда можно обратить против себя или другого человека. Между прочим, норманны, жившие раньше, почитали оскорбление словом почище оскорбления действием, пощечины, например. Скальды иногда складывали обидные ниды — такие короткие стишки, всего на восемь строчек. Хулительный нид был самым жутким оскорблением, и оно смывалось только кровью… Традиция, кстати, посейчас сохранилась.

— Это как? — не понял германец. — У вас еще принято сочинять подобное?

— Не совсем, конечно, — согласился сэр Мишель и прокашлялся. — Ты, наверное, никогда не слышал о Бертране де Борне? Это самый знаменитый менестрель Аквитании. Его песни даже король Ричард поет. Есть одна история, не знаю, правдивая или нет… Я ее около года назад слышал от самого Бертрана, когда воевал у принца и короля Французского. Спеть?

— Давай, — кивнул Гунтер. Ехать было скучно, а послушать настоящую песню барда раннего Средневековья даже интересно.

Сэр Мишель некоторое время хмурился, вспоминая слова, и затем начал чуть хрипловатым баритоном: