Андрей Дай - Поводырь (СИ)

— И еще… Посмотри, как там извозчик мой. Если не спит, приведи его сюда.

Дорофей Палыч клюнул головой в попытке изобразить военный поклон. И даже каблуками попытался щелкнуть, только нет у овчинных чуней каблуков. Но попытку я оценил.

Казачий сотник, похоже, тоже. Потрепал, протискиваясь мимо, парня по курчавой голове, разулыбался.

— Славный парень растет, Ваше превосходительство! Уважают его крестьяне тутошние шибко.

— Я заметил, — кивнул я. — Не каждого в его-то годы по отчеству величают.

— Так-то еще с отроческих лет евойных, — позабыв величание, вскинулся могучий казак. — Дядька его по матери покойнице, Степан Иванович Гуляев, увлек колосками…

— Это как?

— Дык сам Степа под Барнаулом обретает. Науками там занимается. А Дорофейке раз по приезду и сказал, мол ежели из колосьев пшеничных самые богатые выбирать, да из тех самые крупные зерна, потом только их и высаживать. На следующую осень все по новой. Так мол, за десяток лет можно и семена вывести, что урожай вдвое поднимут.

— Правильно сказал. Так оно и есть.

— Так уже лет пять, как все это поняли. Ваше превосходительство, — вспомнил и смутился богатырь. — Ить девятая осень только вот была, а из зерен Дорофейкиных и правда поболе урожай уже выходит. Уже и до ста двадцати пудов с десятины получается, коли с другим семенем не мешать…

Полцарства за таблицу соотношений. Пуд — это шестнадцать килограмм. А десятина — это сколько? В мое время урожаем в 35–40 центнеров с гектара никого не напугать было. Двадцать пудов — это 19,2 центнера. Если десятина — десятая часть гектара, то гигантский у них выход. А если больше? У кого бы спросить? Где бы прочитать?

— Вы присаживайтесь, Астафий Степанович, — махнул я рукой. И на крепкий, туземного, незамысловатого производства стул, и на свои мысли о мерах и весах. — Повариха здесь отменная. Рекомендую.

— Благодарствую, — склонил голову польщенный величанием по-отчеству сотник, снова смутился и поспешил добавить. — Ваше превосходительство.

— Давайте уж без чинов, раз за одним столом сидим. Герман Густавович — я… Потом, на людях церемонии разводить будем… А что касается смотрителя местного, так селекция — это конечно замечательно. И полезно. Только надо бы по науке все. Агроном знающий нужен. Чтоб не только зерна и колосья отбирать, а и как какие земли обрабатывать, что лучше сеять выяснил. Губерния наша велика. Где-то одна земля, в другом месте другая. А кое-где и ковырять землю, быть может, не стоит — не для того подходит. Знаком вам такой человек в наших землях?

Эх, как было бы славно, вот так вот, походя, решить извечный сельскохозяйственный вопрос. Уж кусок земли для опытов с посевами и удобрениями я бы им легко подыскал. И финансирования ведь тут особенного не нужно. Вот и Гера подсказывал — провели бы изыскания по крестьянской комиссии при губернском правлении. Думаю, и внедрить на местах нашли бы как. Да тех же казаков в их поселениях бы припрягли. Потом сарафанное радио лучше всякой рекламы по региону весть бы разнесло. Одним, ну парой выстрелов такой пласт проблем бы перевернули — ого-го! На обильных урожаях бы рождаемость повысилась. Цены на хлеб уравновесились бы. Глядишь, и на экспорт бы что-нибудь пошло. А больше денег землевладельцев — выше их покупательская способность. Есть спрос — появилось бы и предложение. Сначала купчины из России бы товары везли, потом яб им подсказал, что и сами с усами — тут можно все производить. Первое время — протекцию для туземных фабрикантов…

— Экак! — крякнул казак. — Нету такого. Я бы знал. Тут немца выписывать потребно…

И покраснел. Так часто бывает у тех людей, слова которых быстрее разума. Вот брякнул, подумать не успев, и потом только дошло, что с немцем за одним столом и сидит. Самое интересное — как теперь выкручиваться?

— Не стесняйтесь, Бога ради, — грустно улыбнулся я. — Прапрадед мой к Екатерине на службу вызван был — вот он точно немец. Да и то женат на русской был… А я уж только по фамилии. Да и не выбирают люди кем родиться. Господь распределяет…

Безсонов оглянулся в поисках иконы, нашел маленький темный лик за крошечной искоркой лампадки в угу, и размашисто перекрестился. Я присоединился бы к нему, еслиб не играл роль лютеранина.

— Истинно так, Ваше… Герман Густавович. Господним промыслом и живем.

Гера недовольно пробурчал из резервации для оккупированных душ: «мое тело захватил православный ангел. Предки в гробах плачут обо мне». Мои предки много о чем плачут, поверь — насмотрелся. А твои пусть привыкают.

— Вот и хорошо. Вот и ладно… А немца-агронома, думается мне, нам не надо. Своего нужно искать, русского. Откуда немцу ведома наша земля? Начнет все по своему, по европейски в наших дебрях корежить, так только хуже выйдет. Да и как наш Дорофеюшка германца понимать станет, если я, своей волей, его в помощники на опытную станцию определю? Языкам парень не обучен… пока.

— Да уж где ему, — прогудел в бороду богатырь. — Не по его барышам в училищах обучаться.

— Решаемо это. Для его светлой головы изыщем средства. Я о другом хотел с вами поговорить…

Где-то вдоль тракта бродили варнаки караваевские, а я опять не смог обсудить это с казачьим сотником. В дверь коротко постучали и Матрена, пропуском и разрешением, внесла парящие тарелки со снедью для нового постояльца. И в сравнении с форменной глыбой сибирского Шварценегера, показалась повариха этакой девочкой-подростком. Миниатюрной и шустрой.

— Че-то там возница Ваш, батюшка генерал, топчеццо, — всплеснула она руками, когда чашки встали на крепкую столешницу. — Дорофейка привел болезного, а тот войтить опасаецца…

— Скажи ему, пусть заходит, — досадуя на забывчивость, разрешил я. — И тряпок чистых принеси. Бинтов и ваты.

— Прости, батюшка генерал, — явно огорчилась толстушка. — Темные мы, тканей заморских с роду не видали. Ни бинтового отреза ни ваты господской нетути у нас…

Едва сдержался чтоб не заржать во всю силу молодых легких. Вздохнул глубоко только, и уточнил:

— Тряпки неси. Рану извозчику замотать.

— А и счас, это мы мигом, — обрадовалась благополучному разрешению дела Матрена. И умчалась. Представляете бегемошку с моторчиком? Вот так и ускакала, даже занавеси колыхнулись.

Через минуту, держась за бок, в широченную низкую дверь протиснулся Евграф. И остановился на пороге с видом покорным и виноватым.

— Простите, ваше генеральское превосходительство, ума я невеликого. Ково хош спросите, всякий скажет — Евграфка Кухтерин не умнее сивой кобылы…

— Чего это он, Герман Густавович? — удивился сотник.

— Не знаю. Раньше-то он меня все барином величал…

— Прознал, поди, о чинах Ваших высоких, господин губернатор. Да испужался гнева Вашего праведного, — догадался Безсонов.