Андрей Дай - Поводырь (СИ)

Никогда не забуду тихую революцию августа 1991 года. Ну, может в Первопрестольной она и не совсем по-тихому прошла, а у нас в провинции — совершенно незаметно. Просто люди под «Лебединое озеро» легли спать, когда еще на «домах Советов» развевались красные флаги, а проснулись — уже с триколором. Меня, тогда еще молодого перспективного секретаря райкома ВЛКСМ старшие товарищи пригласили на выездное «заседание». На север области, в глухую тайгу, на берег абсолютно круглого небольшого озера с живописной оставленной жителями деревенькой на берегу. С вертолета час только ящики с припасами выгружали. Андроник — армянин и по совместительству начальник милиции района, мясо на углях готовил — пальчики оближешь. Под водочку. Егеря ленивого летнего мишку почти к самому лагерю вывели. Стреляли как в тире.

А вертолетчики весь вечер и ночь радио слушали. Капитан постоянно бегал, всем надоедал — о ГКЧП и танках на улицах Москвы докладывал. Можно подумать — кому-то было интересно… Я дергался сначала. С «видными деятелями» пытался речь завести. Тут-то мне популярно и объяснили. Сиди, сказали, парень на попе ровно и благодарен будь, что тебя из толпы таких же выделили и с собой увезли. Потому как для понимающего человека совершенно не важно, что именно вокруг Кремля происходит. Что бы ни происходило, и кто бы ни победил в заварушке, здесь, у черта на куличках у самого начала нефтяной трубы, ничего не изменится. А вот спросить потом могут. Нужен будет повод выдернуть из-под твоей любимой задницы кресло, и спросят — а что ты делал для новой власти в августе девяносто первого? И тогда ты, я — то есть, не отводя честного взгляда, скажешь — в тайге сидел без связи. Весь извелся, скажешь, так на помощь стремился, но никак. Вертолет сломался. Бывает…

Вот так и получилось, что флаги на зданиях власти перевешивали другие люди. А мы, едва вертушка «починилась», кинулись телеграммы строчить о поддержке победивших сил Добра. Я через месяц замом главы департамента строительства области стал. Считайте, зам министра провинциального правительства…

Вот можно же было в семнадцатом так же? Ну, заняли там почту-телефон-телеграф, выгнали «временных» из дворца, да и успокоились бы на этом. Можно же было. Наверняка можно. Национализировать заводы без расстрела заводчиков можно было. Землю, деляную-переделянную, по сотому разу разделить. И интеллигенцию поддержать, которая сначала с красными бантами по митингам моталась, а потом, в едином порыве, за бугор рванула. Никто же тогда не знал, что все плохо будет. Царские генералы красную гвардию в армию превратили, а их потом на Колыму. Инженеры, сожженные по широте душевной, фабрики восстановили, а их в «номерные» шарашки — оружие для победившего пролетариата ковать… И НЭП, плавно переходящий в репрессии тридцатых. И ради чего? В девяносто первом все обратно перевернулось по-тихому, большинство и вякнуть не успело…

Я к чему это все? К тому, что ехали мы по Московскому тракту спокойненько. Ни кого не трогали. Развлекали друг друга разговорами. Штабс-капитан интересным собеседником оказался. Дочь ему регулярно газетки приносила, так что о боевых действиях в Дании и о гражданской потасовке в САСШ представление имел. Вот и делился впечатлениями профессионального военного.

Ну да не в этом суть. На второй день пути заночевали в Калмаково. Ужинали еще нормально — пельмешки, сметанка, куриные задние лапки, а вот завтракали уже скромно. За ночь тихая гастрономическая революция случилась — Великий пост. Утром я еще всей катастрофы не прочувствовал — и так со сна в горло кусок не лезет. А вот после обеда волей-неволей памятный обед у окружного судьи Нестеровского вспомнился.

И ведь снова без Хныкина не обошлось. Преследовал прямо меня этот маленький человечек. То ли тоже, как у Борткевича, было чем порадовать казну моего нового Фонда, то ли за приятеля просить собирался. Так хоть намекнул бы. А то лез везде, за мной следом таскался. А тут посыльный от Петра Даниловича — дескать, к обеду нижайше просит. Выбор очевиден, не правда ли?

Я тут, в дремучем девятнадцатом веке, гурманом постепенно, но неумолимо, становлюсь. Половину кушаний только теперь и отведал, хотя ничего вроде хитрого, и для сибиряков вполне рядовые яства. Вроде «ветряного» мяса, например. Не знаю уж, как его делают, но вкуснятина редкостная. Похоже на буженину, только не копченое. Говорят — чуть ли не в каждом доме закуска эта зимой готовится, а я, коренной сибиряк, только теперь и попробовал.

Судья постарался. Стол ломился от обилия кушаний и закусок. Конечно, присутствовал и пресловутый графинчик. Скрепя сердце, отказался. После выпитого с отцом Василины вина, пить водку — смерти подобно. Извинился перед хозяином, чтоб не подумал, будто брезгую. У них тут пунктик по этому поводу. Чуть что — «не погнушайтесь». Нашли кому говорить! Кто в Советской Армии служил, тот никогда не брезгует.

Разговор все не начинался. Ели, пили, смотрели друг на друга. Любезничали: «Передайте, будьте любезны», «Вот, пожалуйте». Отведайте то, вкусите этого. Грибочки очень уродились в том годе… Где они в Барабинской степи грибы собирают?

Так, за приятной суетой, в процессе застольной беседы ни о чем, постепенно и выясняется — кто, зачем пришел. Кочевники — мудрый народ, и они никогда сразу не начинают важных разговоров. Издалека заходят, смотрят — как ведет себя человек, нервничает ли, боится ли. Скрытые струнки в ушах опытного человека целые оперы поют.

Данилыч ждал. Умело скрывал нетерпение, и даже как-то смаковал это ожидание. Такое бывает, когда у человека есть какой-то козырь в рукаве. Хранишь его, придерживаешь. Обходишься. Даже где-то уступишь собеседнику. Момент выбираешь, когда наилучший момент наступит, когда от одного хода вся игра поменяться может. Плохо, когда козырь не в твоих руках. Вдвойне плохо, если не знаешь что это за козырь.

Но тогда я догадывался. Почувствовал старый лис мой интерес к Варешке. Знает, что очень пристав мне для чего-то нужен. И готовился продать выпестованного лучшим другом и соратником человечка очень и очень дорого. Но, если я правильно вычислил, то еще должна быть у Нестеровского какая-то сладенькая пилюля. Нечто, призванное подсластить мне горечь проигрыша партии. Иначе может статься, что раскланиваться на пороге, улыбаясь и желая всех благ, мы уже станем злейшими врагами. А на месте судьи, я бы с новым губернатором враждовать не стремился. Не тот вес. Это здесь, в Каинске сейчас Петр Данилович — князь. А стоит мне добраться до Томска, все может измениться. По «Уставу государственной службы» я даже объяснять, за что человека уволил, ни кому не обязан. Правда это касается чинов до десятого класса, а у судьи — шестой, ну да и тут способы имеются.