Валерий Елманов - Крест и посох

И ходиша он в поруб ко отцу своему с единою мыслию — яко бы ему батюшку-князя из желез вынути.

Пожалуй, случай со Святославом, сыном князя Константина, стал одним из последних, когда крестильное имя упоминалось исключительно в летописях, да и то изредка и не во всех.

В остальной же литературе встретить имя Евстафий, а именно так нарекли в христианстве Святослава, невозможно.

В этом усматривается немалое влияние отца, который имел кумиром одного из первых Рюриковичей и, назвав своего сына его именем, очевидно, мечтал, что тот будет достоин его славы.

Будущее покажет, что Константин серьезно ошибался, но, во всяком случае, твердость характера и целостность натуры его сын сумел проявить уже в детстве, в тот памятный год, когда его отец оказался в плену.

Они едва не столкнулись у крыльца княжеского терема.

Слева ухватился за перила еще не старый, но очень сильно взволнованный чем-то священник с простым добрым лицом, одетый как и подобает лицу духовного звания, то есть в черную, слегка запылившуюся рясу с простым крестом на груди.

Судя уже по одной руке, лежащей на гладкой желтой перекладине, можно было сделать вывод, что крестьянский труд знаком этому человеку далеко не понаслышке.

Если же присмотреться чуть повнимательнее, то вполне определялись и сроки окончания его трудовой деятельности — не далее как прошлая зима.

Сопровождали его двое вооруженных дружинников, изрядно потрепанных в стычке, произошедшей совсем недавно.

Обгоняя их, даже не подняв больших черных ресниц, совершенно закрывающих глаза, на первую ступеньку лестницы легко, почти воздушно вспорхнула совсем еще юная деваха.

Небольшая смуглость кожи лишь придавала своего рода законченность всему ее задорному виду, которому никак не соответствовало чересчур серьезное, сумеречное выражение лица.

Вся она была как ветер, вся в движении, и даже небрежно накинутый узорчатый плат, кое-как прикрывающий копну волос цвета воронова крыла, отдаленно напоминал парус, волнуемый легким дыханием встречного ветра.

Когда же девушка поднимала свою худенькую ножку, занося ее на очередную ступеньку, то из-под сарафана выглядывали и ее кокетливые сапожки синего сафьяна с узенькими носочками, и вытачанный на внешней стороне каждого из голенищ нехитрый цветок.

За образец неведомым мастером была явно взята самая обычная луговая ромашка, вот только на сапогах она поменяла свой естественный цвет и превратилась в ярко-алую.

Небольшой узелок, судя по легкости, с которой рука его несла, особой тяжести не составлял и общей картины не портил.

Оба они — как девушка, так и священник — были столь сильно заняты какими-то думами, что даже не взглянули друг на друга.

Первый, да и то мимолетный взгляд девушка бросила на священника, лишь возвращаясь, когда ее довольно бесцеремонно выпихнул назад на лестницу грубый рябой дружинник.

— А я говорю, нет Глеба Володимеровича, и все. Ишь ходят тут всякие, а вчера глянули, ан бронь дедову у князя нашего утянули. Известно, вещь дорогая, каждый мог стянуть. Тоже, поди, какие-нибудь калики перехожие татьбу эту и учинили.

— Игде же он? — упрямилась девушка, не желая просто так поддаваться грубому нажиму парня.

— Игде, — передразнил рябой и неожиданно для себя смилостивился, пояснил: — Ждать надобно. Час назад по порубам пошел. Проведать, стало быть, яко тамо у него воры с татями поживают.

— И сколь ждать? — не отставала шустрая деваха.

— Ну изрядно. Он быстро оттуда не возвращается.

— Тогда я прямо тут и обожду, — заявила бойкая девица, усевшись на самую верхнюю ступеньку.

Такая наглость парню не понравилась, и он легонько, но с достаточной силой подпихнул ее сапогом.

— Чай, не лавка тебе. Вона, спускайся да на приступок садись, ежели возжелаешь.

Девушка пошатнулась и обязательно упала бы, если бы не один из вооруженных дружинников, поднимавшийся наверх и успевший не только ловко подхватить девушку, но и на один короткий миг крепко прижать к своей груди.

Впрочем, он сразу смущенно выпустил ее и, виновато улыбнувшись, посоветовал:

— Ступеньки крутехоньки, так что ты, лапушка, поостерегись порхать так резво.

— Лапушка у гуся в подружках ходит, — зло огрызнулась девица, настроенная почему-то непримиримо враждебно и с явным намерением поругаться, причем все равно с кем.

— Вот тебе и раз, — опешил от неожиданной агрессии дружинник, а рябой парень, стоящий на верхнем крыльце, весело захохотал, заметив восхищенно:

— Ну не язык, а сабля вострая. — И, уже закончив веселиться, не преминул ободрить отчаянную девку: — Так его, красавица. А то он привык, что баской [48] Баской — красивый, привлекательный. на рожу, да цельными днями токмо баб и щупает. — И вновь заливисто и гулко захохотал.

Девушка насупилась в ожидании. Ей очень хотелось услышать острое ответное словцо, чтобы уцепиться за него, но дружинник молчал, глядя на нее во все глаза, и тогда она обратилась к рябому:

— А ты тоже не больно-то тут! Счас стадо кобылиц из конюшен княжьих прискачет, небось по-иному запоешь, — злорадно сообщила она.

— Как кобылиц? Как так из конюшен? Зачем? — не понял тот.

— Да ржешь ты зазывно, аки жеребец стоялый. Они ужо давно, поди, услыхали, стало быть, вот-вот прискачут.

— А вот я спущусь к одной языкатой да укорочу малость то, чем она стрекочет без конца, — пригрозил рябой, но спускаться не пожелал.

— Нетушки. Лучше расплющь его, на это я согласна, — прищурившись, не заставила она себя ждать с ответом.

— Да я бы вмиг, токмо за молотком идти лень, — продолжил рябой словесную дуэль.

— А голова на что? — лениво протянула девка. — Ею и долби. Все равно она у тебя более ни на что не годна.

— Вот дурная баба, — с восхищением выдохнул парень и пояснил: — А есть-то я во что буду? Опять же шапку таскать на чем?

— Так ты ею уже стукал, и ничего не стряслось, — не унималась она. — Вон какие гвозди железные вбивал, аж на всей роже следы остались.

Явный намек на оспины, и впрямь усыпавшие все лицо, всерьез разозлил рябого, и он уже вознамерился спуститься и впрямь задать трепку не в меру говорливой девке, но тут тяжелая дверь, расположенная по соседству со входом на лестницу, с тягучим скрипом медленно отворилась и из нее вышел невысокий худощавый человек, одетый во все черное, включая сапоги.