Валерий Елманов - Крест и посох

— Ну давай-ка попа этого поганого в поруб сведи. Да не туда, — миролюбиво заметил он второму дружиннику, уже ухватившему священника за широкий рукав рясы, намереваясь отвести его на задний двор княжеского терема. Там и были выкопаны в земле две здоровенные глубокие ямы, в которых у Глеба и в обычное время всегда кто-то сидел, а ныне и вовсе наблюдалось столпотворение.

Одних Константиновых дружинников насчитывалось не меньше двух десятков, не считая тех, которые прибыли вместе с будущим узником.

Последние, будучи кинуты в поруб, с невольной радостью, тут же сменившейся горечью от увиденного, уже в первые секунды пребывания в яме обнаружили своих старых знакомых по дружине, включая раненых лучников, прикрывавших вместе с Афонькой бегство князя.

Был там и гусляр Стожар, с головой, обмотанной какой-то грязной тряпицей, из-под которой сочилась сукровица.

— Коли поп оный был духовником княжьим, стало быть, и сидеть им заодно. К тому же, — Глеб назидательно поднял палец вверх, — и его немалую вину зрю я в злодействе Константиновом. Не сумел он диавола из души сына свово духовного изгнати, кой ему внушил столь тяжкий грех свершити. Вот пусть и искупает недочет сей. Авось убедит князя хошь пред смертью в содеянном раскаяться. А не сможет, так Парамон мой обоим подсобит. — И ободряюще хлопнул ката по плечу.

Тот угодливо закивал головой.

— Ну а ты, вой… — обратился рязанский князь к Евпатию и приторно, как только мог, улыбнулся ему. — Сами, чай, молодыми были, знаем. Иди уж, кружи свои хороводы с девками, Коловрат. — И, глядя на уже удаляющегося дружинника, буркнул, завидуя: — Ишь молодой, и не болит у него ничего. А тут… — Он досадливо поморщился и, потирая правый бок, повернулся к священнику, на которого имел определенные виды.

А что еще оставалось делать? Жена не управилась, вид плачущего сына тоже не смягчил сердце Константина, продолжающего упорно молчать.

Получалось, что, кроме этого попа, который был духовником ожского князя, больше и некому уговорить упрямца покаяться и рассказать своему единокровному братцу все как на духу…

Бысть тако же у христианнейшего князя Глеба слуга, всяко обласканный, но под речами льстивыми скрываша душу черную и гнусны деяния твориша в нощи темнай. А прозвищем бысть оный зловред — Коловрат…

И бысть о ту пору на Резани в воях Евпатий, прозвищем Коловрат, чистый в помыслах своих. И душою за Константина страждучи, измышляша он разно, яко бы ему леготу для князя, в узилище смрадном страждущего, учинити…

Скорее всего, имя Евпатия Коловрата, столь знаменитое впоследствии, в описываемое нами время всплыло в летописях совершенно случайно, ибо не мог столь юный воин играть хоть мало-мальски значимую роль.

Или же возможен другой вариант — это был его отец, также крещенный Евпатием. Коловрат же — общеродовое прозвище. Тогда все сходится.

Глеб вздохнул, слегка досадуя, что, судя по обличениям священника, тот хорошо осведомлен обо всем, что случилось под Исадами.

Хотя да, иначе и быть не могло.

Более того, не исключено, что как раз этот поп, выслушав исповедь Константина и узнав о предстоящем избиении родичей, и сумел убедить своего духовного сына не только не принимать в этом участия, но и помешать его осуществлению.

Ну что ж, коли один раз священнику это удалось, то нет сомнений, что удастся и во второй, тем более что тут речь не идет об убийстве или каком-то ином преступлении, которое указано среди смертных грехов.

Всего-то и надо кое-что рассказать.

Но вначале и самому рязанскому князю, уговаривая этого строптивца в старенькой пропыленной рясе, придется действовать неспешно и осторожно.

Глеб и не спешил, сознательно до поры до времени не обращая на священника особого внимания, выдерживая паузу, исподтишка приглядываясь к нему и прикидывая в уме нужные слова и доводы.

Он и сейчас тоже никуда не торопился. Некоторое время князь ничего не говорил, лишь пытливо смотрел на стоящего перед ним священника, продолжая изучать его.

Осмотром Глеб остался недоволен. Этот не епископ Арсений. Да и на большинство прочих, из числа угодливых, тоже не похож — вон как сурово поджаты губы, а во взгляде так и видится упрямая решимость идти до конца…

Впрочем, одно то, что священник говорил на площади, более чем наглядно свидетельствует, что он уже, образно говоря, поставил на себе крест, явно решив записаться в мученики.

Хотя княжеские темницы и не таких ломали, так что попробовать все равно имеет смысл. Пусть не сразу, но через пару-тройку дней, глядишь, и образумится человек, пойдет навстречу, поняв, что деваться некуда, особенно если пообещать ему в случае успеха, ну, скажем, место в стольном храме Бориса и Глеба…

— Забыл ты, отче, истину, коя гласит, что кто хранит уста свои, тот бережет душу свою, а кто широко раскрывает свой рот, тому беда, — примирительно начал он.

Библию рязанский князь ведал неплохо, зная, что в ней можно отыскать себе в подспорье все, что требуется, для оправдания своей точки зрения, какой бы она ни была. Особенно же он любил Притчи Соломоновы и Книгу Премудрости Исусова, сына Сирахова, откуда наизусть, по памяти черпал подходящие высказывания.

Пригодились они ему и сейчас.

— А ведь сказано в Притчах: «Всякий торопливый терпит лишение». И у Исуса, сына Сирахова, честь мне довелось, что начало всякого дела — размышление, а прежде всякого действия — совет. И там же реклось, что прежде, нежели исследуешь, не порицай; узнай прежде и тогда упрекай. Так пошто поспешил худые словеса супротив меня сказывать? Нет, чтоб допрежь того подойти ко мне да вопросить обо всем. Глядишь, и иное уразумел бы, потолковамши со мной.

— Не уразумел бы, — отверг отец Николай и гордо вскинул голову, — ибо я правду рек. А в Писании сказано: «Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать».

— Ишь ты, правду, — почти пропел Глеб ласковым голосом. — Так ведь и правда разная бывает. В том же Писании ясно указано, что много замыслов в сердце человека, но состоится токмо определенное господом. Коли ныне князь Константин в порубе, а я тут, стало быть, на чьей стороне господь? Али ты умнее его решил стать?