Валерий Елманов - Крест и посох

Именно он и должен был прискакать в Перунов день после полудня для вящей надежности в том, чтоб задуманное убийство рязанских князей не сорвалось.

«Не моя вина, что князь Глеб затеял все намного раньше намеченного срока», — пояснил он, когда увидел, что подоспел лишь к шапочному разбору, явно намекая на то, что добычей надлежит делиться.

Победитель не поскупился, богато одарив половца и пригласив его погостить в Рязани через недельку-другую.

К тому времени, предполагал Глеб, он успеет до конца разобраться со всеми семьями убитых князей, изгнав их за пределы Рязанского княжества, а ежели кто встанет против, то тут как раз и подоспеет Данило Кобякович.

О здравии же князя Константина Глеб отозвался туманно, пояснив, что, получив тяжкие раны, его брат был немедля увезен к лекарям в Рязань. Это известие было единственным, что омрачило в тот день настроение молодого хана.

Они долго пировали в тот вечер, а наутро распрощались. Рязанский князь отчего-то торопился к себе во град, половецкому же хану спешить было некуда.

После расставания с союзником он еще долго любовался видневшимися вдали маленькими домиками села Исады, казавшимися крошечными серыми коробочками, и лениво размышлял, а не подскочить ли быстренько туда и не взять ли добычу и полон.

Но затем передумал, резонно рассудив, что после такого вероломства навсегда утратит дружбу и доверие не только Глеба, но и его брата, то есть потеряет намного больше, чем смог бы приобрести, разграбив село.

Кроме того, его родная сестра Фекла была замужем за князем Константином, а ссориться со своим шурином он явно не желал, питая к нему почему-то самую искреннюю симпатию.

Жена князя Владимира, отца уже умершего Олега, а также Глеба и Изяслава, тоже была половчанка, приходившаяся родной сестрой еще одному хану — Кончаку, чей сын, Юрий Кончакович, правил ныне соседним, не менее могучим родом.

Всю свою южную степную кровь она щедро выплеснула в детей. Особенно много досталось ее первенцу, названному в честь деда Глебом.

А вот последыш, князь Константин, оказался похожим на своего батюшку — такой же светловолосый и светлокожий.

Впрочем, возможно, что кое-что он взял и от матери, например глаза. Однако второй женой Владимира Глебовича была двоюродная сестра боярина Онуфрия, так что и тут ничего схожего с единокровным братом не имелось, ибо цвет их у Константина был синий, почти фиалковый, в отличие от мутных светло-зеленых Глеба.

Казалось, логичнее было бы, если бы Данило Кобякович тянулся к схожему с ним лицом и фигурой Глебу. Ан не тут-то было. Притягивал его внешне во всем противоположный Константин.

И в борьбе молодецкой самая большая радость у Данилы была одолеть шурина. И в скачках обогнать именно Константина. И на пирах — выпить больше его, что, впрочем, никогда не удавалось.

Да и во всем остальном главное оставалось неизменным — опередить не Глеба, но его брата.

При всем том Данило не переставал восхищаться крепким русобородым красавцем-князем и никогда не расстраивался после проигрыша.

Именно поэтому он вновь загрустил, сожалея о его ранах, и в обратный путь направился молча, без обычного своего веселья.

Стон, послышавшийся из густых зарослей придорожной травы, был тихим, и, возможно, за веселым разговором никто бы его и не услышал, но на сей раз все степняки, за редким исключением, подражали своему предводителю, и этот стон прозвучал слишком явным диссонансом топоту конских копыт.

Спустя миг он повторился, и тогда двое всадников, которые были ближе всего к источнику постороннего шума, свернули в сторону и вскоре приволокли тяжело раненного лучника.

Задыхаясь от острой, колющей при каждом вздохе боли — стрела, пройдя меж ребер, чуть ли не насквозь прошила правое легкое, — лучник все ж таки смог поведать, что он состоял на службе у князя Константина и прикрывал его бегство от погони Глебовых дружинников.

Ничего не поняв, но почуяв что-то неладное, Данило приказал расспросить ратника поподробнее.

Чтобы тот хоть на короткое время пришел в себя, подручные хана влили в глотку умирающего чуть ли не полмеха хмельного меда, который Кобякович уважал ничуть не меньше перебродившего пенистого кумыса.

После такой дозы русский воин на несколько минут пришел в себя и чуть более связно изложил то, что произошло накануне, но сразу вслед за этим скончался.

Данило посуровел лицом и, ни слова не говоря, повернул коня назад, к месту недавнего пиршества. Приказав заново разбить юрты, он повелел обшарить всю округу, найти раненых воинов и со всевозможным бережением привезти их к нему, обещая щедро вознаградить удачливых в поиске.

Покорные хану половцы рассыпались по степи и спустя пару часов доставили утыканного стрелами, но еще живого Козлика.

Явившийся по зову Данилы Кобяковича половец, сведущий в искусстве исцеления, долго и сокрушенно цокал языком, опасаясь даже прикоснуться к умирающему уруситу, и никак не мог решить, с чего начать.

Все три раны были опасны, но одна стрела, впившись жалом под самое сердце, казалась самой страшной. К ней, мысленно попросив у степных богов удачи, он и приступил первым делом.

К удивлению лекаря, через несколько часов после того, как со всевозможной осторожностью были извлечены все три стрелы, а раны промыты, смазаны дорогим арабским средством и хорошо забинтованы, русский воин все еще продолжал жить.

Поместили его в соседней юрте под неусыпным надзором лекаря, который пять или шесть дней кряду почти не отходил от раненого.

Вдобавок у Козлика начался сильный жар, одна из ран опасно воспалилась, и все эти дни он пребывал между жизнью и смертью.

Именно так сказал половецкий шаман, долго гадавший на высохших бараньих лопатках, после чего наконец виновато развел руками:

— Его душу продолжает держать в своей могучей руке главный бог русичей Кристос, сам еще не знающий, то ли оторвать ее от тела, чтобы унести с собой, то ли оставить ее храброму воину.

— Так будет ли он жить? — не понял Данило Кобякович.

— Если их бог до сих пор этого не ведает, то откуда могу знать я, простой слуга наших степных богов, — вывернулся шаман. — За его здоровье надо молиться Кристу, а у того иные слуги.

Тогда по приказу хана из Исад приволокли старенького священника, пояснили ему, что нужно делать, и тот дрожащим от испуга унылым речитативом затянул молитву во здравие раба божия…

Правда, из-за малограмотности и плохой памяти — а молитвенник он взять с собой не успел — уже через час седенький попик стал повторяться, а через два на это обратил внимание и терпеливо слушающий его хан, заметив про себя, что его шаман намного красноречивее.