Валерий Елманов - Крест и посох

Мускулатура норвежца тоже имела более выпуклые и рельефные очертания, волосы побелее, глаза посветлее, цвета небесной синевы, да еще Константин никогда не нашивал на запястьях своих рук широких серебряных браслетов, а так…

Хан лишь полюбопытствовал: что есть ярл? Его интересовало то ли это тоже имя, то ли означает совсем другое, на что тысяцкий обстоятельно ответил, что так на родине Эйнара прозываются правители, а ежели по-русски, то это боярин или воевода.

В ответ Данило Кобякович радостно закивал и еще раз приглашающе протянул руку в сторону своего шатра.

Войдя в него и усевшись поудобнее на мягком ковре, Ратьша завел обычный пустопорожний разговор, который по степному обычаю непременно предварял любую самую серьезную беседу.

Впрочем, нетерпение обоих собеседников было столь велико, что, уделив каких-то пять минут традиционным вопросам о благополучии Ратьши, Эйнара, а также их родных и близких, хан сам грубейшим образом нарушил неписаный, но свято соблюдаемый в степи этикет и перешел к более актуальным вопросам.

Ратьша отвечал уклончиво, поскольку никак не мог понять, почему на месте сбора рязанских князей сидит хоть и близкая по значимости к удельному князьку, но явно нерусская морда и куда подевались остальные.

Особенно его интересовал князь Константин.

С другой стороны, приплыв аж на три дня раньше установленного времени, чего он еще мог ждать?

Во всяком случае, то, что перед ним сидит не просто половецкий хан, а брат жены Константина, с которыми его связывали вдобавок и узы побратима, несколько успокоило тысяцкого.

Он подробно рассказал обо всех трудностях похода на мордву, описал сражения, в которых довелось побывать его дружине и варягам ярла Эйнара.

Далее вскользь, чтоб не слишком разгорелись глаза у басурманина, упомянул о добыче, взятой после побед, и о полоне, после чего наконец выказал свое недоумение тем, что обнаружил на этом месте лишь половецкие кибитки.

Данило Кобякович хмуро кивнул, поняв, что Ратьша еще ничего не знает и, мало того, даже не был посвящен в замысел Константина и Глеба, и сам в свою очередь приступил к рассказу.

Кое-что он утаил, кое о чем сказал полуправду, но самое главное Ратьша уразумел, хотя и не сразу поверил нехристю — соврет и недорого возьмет.

В его седой голове просто не укладывалось, почему без всякой на то причины Глеб, а также его бояре и слуги напали на пирующих в шатре других князей.

Как получилось, что собственные бояре Константина разом восстали против своего князя?

Почему, наконец, самому Ратьше было велено явиться сюда не в Перунов день, который, как известно, празднуется, невзирая на все церковные запреты, в летний месяц сенозарник [59] Июль. , а гораздо позже — только во второй день зарева [60] Зарев — август. , то есть спустя чуть ли не две седмицы после него.

Да не врет ли, нагло глядя своими бесстыжими раскосыми глазенками прямо в очи воеводе, этот хан?

Ратьша подозрительно покосился на Данилу Кобяковича, который, поняв все по лицу тысяцкого, так и не научившегося скрывать своих чувств и эмоций, хлопнул в ладоши, коротко кивнул появившимся слугам, и через несколько секунд перед Ратьшей предстал заботливо поддерживаемый сразу с двух сторон бледный, весь в повязках дружинник Козлик.

Пятерых лучших хотел оставить Ратьша, отъезжая в набег на воинственную мордву, для княжеского сбережения. Оно, конечно, все покойно на рязанской земле, но разумную опаску тысяцкий имел.

К тому же он до сих пор, на правах старого дядьки-наставника, считал князя младенем, и оставлять его без надежной защиты с одними «курощупами» не решился.

Пятым был тезка князя — Константин, который в последний момент все-таки выпросился, чуть ли не стоя на коленях, в этот поход. К мольбам остальных четырех Ратьша остался глух и холоден.

Теперь же получается, что — тут тысяцкий ощутил невольную гордость за свою предусмотрительность, казавшуюся некоторым излишней, — лишь самоотверженность этой четверки спасла Константина от гибели.

Правда, один погиб, второй выжил лишь благодаря счастливой случайности, да еще басурманину, сидящему сейчас напротив Ратьши, третий получил стрелу в спину, и никто не знает, как он сейчас, да и судьба Гремислава — четвертого из этого квартета, тоже неизвестна, но такова жизнь и суровые обязанности воина.

Тут он спохватился. О каких дружинниках можно мыслить, когда нельзя сказать, что случилось с самим князем?

Эйнар, до настоящего момента молча слушавший гортанную речь половца, а затем Козлика, за все время лишь раз открыл рот, чтобы задать один-единственный вопрос:

— Почему все раны пришлись в твою спину, воин?

Оскорбленный Козлик сухо пояснил, что щитов с ними не было и посему он держался сзади князя, прикрывая его собой.

Эйнар кивнул, удовлетворившись ответом, и вновь замолчал, ожидающе посмотрев на тысяцкого, но, видя, что тот не торопится принять решение, взял инициативу на себя:

— Позволь слово молвить?

При этом он деликатно смотрел куда-то между сидящими рядом Ратьшей и половцем. Один был хозяином дома, а под началом другого Эйнар совсем недавно дрался в бою. Ярл не знал, как правильно поступить в такой ситуации, и избрал самый нейтральный вариант.

Оба разрешающе кивнули в ответ.

— Наверное, немного найдется ярлов в Гардарике, кои открытостью сердца и щедростью души подобны князю Константину, — начал он. — Думается мне, что никто не сможет встретить на свете человека, который сказал бы, что Эйнар и его люди могут заплатить черным злом за оказанное добро, и не солгал при этом. И я не хочу, дабы такой человек объявился из числа тех, с кем я сейчас… — Ярл чуть замешкался, размышляя. Фраза: «Сижу за одним столом» совершенно не подходила ввиду отсутствия данного предмета в половецком шатре, но спустя несколько секунд он нашелся с достойной заменой: — С кем я ныне веду свою беседу. Поэтому мыслю, что надобно идти на выручку, и не мешкая.

Ратьша досадливо поморщился. Ничего нового Эйнар не сказал.

— Самое главное забыл ты, ярл, — пробасил он недовольно. — Где теперь искать князя нашего? В какой стороне?

Холодный ум викинга молниеносно просчитал всевозможные варианты и тут же отмел в сторону маловероятные, оставив лишь наиболее реальные.

— Я мыслю так, — уже не спрашивая разрешения, прервал он непродолжительную паузу. — Ведь князь Глеб сидит в Рязани?

— В Рязани, — эхом откликнулся мрачный Ратьша.

— Стало быть, и нам надо идти к ней. Вам посуху, а мы на ладьях по реке. Он — обидчик Константина. Пусть ответит нам, что сделал с нашим князем и где он ныне.

— А коли его не будет в Рязани? — засомневался Ратьша. — Получится, что только время попусту потратим.