Нил Стивенсон - Золото Соломона

Но это если относиться к мифу о ящике Пандоры по-детски, то есть считать надежду ангелом. Может быть, Пандора на самом деле чёртик из табакерки, а надежда — заводная фигурка, deux ex machina [12] «Бог из машины» (лат). Выражение, означающее неожиданную, нарочитую развязку той или иной ситуации, с привлечением внешнего, ранее не действовавшего в ней фактора. .

Бог из машины. Даниель много занимался театральной машинерией, холодным взглядом наблюдал её действие на зрителей.

Он даже пережил долгую фазу презрения к театру и к людям, которые платят деньги за то, что их дурят.

Однако вернувшись в Лондон (где есть театры) из Бостона (где их нет), Даниель убедился, что был неправ в своей строгости. Лондон лучше Бостона. Англия — более развитая страна, в том числе из-за театров. Нет ничего плохого в том, что людей дурят актёры или машинерия.

Даже если надежда — механическая игрушка, выскакивающая из ящика Пандоры при помощи рычагов и пружин, — в ней нет ничего дурного. Если куча людей почему-то вообразила, будто Даниель не напуган, и теперь черпает из этого надежду для себя и для других, то можно лишь радоваться. Даниель должен оставаться на сцене, должен играть свою роль, пусть сто раз искусственную. Поскольку таким образом он побеждает заразу паники, заставляющую таких, как Болингброк, затевать беспредельно глупые игры. Искусственная, механическая надежда может порождать надежду подлинную — вот где истинная алхимия, превращение свинца в золото.

— Чарльз Уайт очень похож на милорда Джеффриса, вы согласны?

— Во многих отношениях, да.

— Помните ночь, когда мы ловили Джеффриса, как бешеного пса, нашли и передали правосудию?

— Ещё бы! Двадцать лет эта история кормит и поит меня в кабаках.

Что ж, теперь многое становится на места. В пересказах история могла обрасти подробностями и выставить Даниеля большим героем, чем в жизни.

— Когда мы с вами в тот вечер выходили из Тауэра, мы встретили Джона Черчилля — я называю его так, потому что тогда он ещё не звался Мальборо.

— Помню. Вы с ним отошли на середину дамбы, чтобы поговорить вдали от чужих ушей.

— Да. И тема разговора должна, как и тогда, оставаться тайной. Но вы помните, чем всё закончилось?

— Вы пожали друг другу руки, очень торжественно, как если бы заключили сделку.

— Ваше умение видеть суть порою меня пугает. Итак, зная Мальборо и зная меня, готовы ли вы предположить, что я или он нарушим сделку, заключённую вот так: пред вратами Тауэра, накануне Славной революции, когда и его, и моя жизнь висела на волоске?

— Разумеется, нет, сэр. У меня и в мыслях…

— Знаю, не продолжайте. Позвольте лишь сказать вам, сержант, что сделка по-прежнему в силе, что наша нынешняя экспедиция — её часть, что всё хорошо, а революция становится славнее день ото дня.

— Вот это я и хотел услышать, — с лёгким поклоном сказал Боб.

Даниель еле сдержался, чтоб не ответить: «Знаю».

На середине подъёма они остановились перевести дух. Два молодых паломника сели на каменную приступку под крохотным оконцем; строители не пожалели труда, чтобы заключить капелюшку блёклого неба в массивную сводчатую кладку.

Один из паломников первым делом припал к окну. Несколько мгновений его лёгкие работали, как кузнечные мехи.

— Жалко, что день сегодня какой-то смурной, — заметил он, немного отдышавшись.

— Придётся нам самим его озарить, — отвечал второй. Он втиснул плечо в щель света между каменной кладкой и рёбрами своего спутника, подвинул его и тоже урвал порцию воздуха. Воздух был лондонский, то есть свежим зваться не мог, но после спертых миазмов в стофутовом колодце казался почти живительным.

Паломник постарше, несколькими витками лестницы ниже, споткнулся. Ему не хватило дыхания на крепкое словцо; пришлось ограничиться чередою гневных вдохов и выдохов.

— Свет… не… за… сти… те! — выговорил он наконец по слогу на ступеньку.

Младшие — которые были не так и молоды, обоим хорошо за тридцать — двинулись вверх. Тут они поняли, что сейчас придётся пропустить трёх спускающихся молодых джентльменов. Все трое предусмотрительно отцепили ножны от перевязей и теперь шли, неся шпаги перед собой, будто святые с распятиями в руках.

Младшие паломники были во всём чёрном, если не считать белых воротничков. Строгое платье дополняли чёрные же плащи ниже колен. Наряд выдавал в них нонконформистов — квакеров или даже гавкеров. Навстречу им спускались люди прямо противоположного толка — щёголи с Пиккадилли, пропахшие джином и табаком.

— Мы побывали на небесах, — сладким голосом пропел один. — Там такая скучища, что теперь мы спешим в ад. Не соблаговолите ли уступить дорогу?

Его спутники рассмеялись.

Они не видели, как лица паломников, скрытые полутьмой, отразили отнюдь не набожное веселье.

— Пропусти этих господ, брат! — крикнул первый диссентер тому, что поднимался следом. — Небеса потерпят, а их заждались в аду!

Он приник к холодной стене, а вот его брату, чью спину уродовал огромный горб, пришлось сойти на несколько ступеней вниз и втиснуться в оконную нишу.

— Вы свет мне застите, черти! — напомнил старший, теперь уже различимый как бестелесный белый воротничок в полутьме лестничного колодца.

— Мы пропускаем нераскаянных грешников, отец, — объявил горбун. — Держи себя, как пристало доброму христианину.

— Почему вы не взяли их в плен? Нам нужны заложники!

Необычная фраза прозвучала в тот самый миг, когда первый из щёголей протискивался мимо паломника, вжавшегося в стену. Они были так близко, что щёголь слышал бурчание в животе у диссентера, а диссентер — запах устриц изо рта щёголя. Мгновение оба взвешивали ситуацию: у одного — шпага в руке и стофутовая пропасть за спиной, другой прижат к стене, зато держит тяжёлый посох.

Восходящий на небо отвёл взгляд — не без труда, поскольку не привык уступать — и крикнул вниз:

— Отец, я поговорил с ними и выяснил, что все они — англичане, а не французские драгуны, как мы думали вначале!

Он подмигнул щёголю. Тот, сообразив, что к чему, отвечал: «А!», затем: «Вот и хорошо, а то место для стычки неудачное» — и двинулся в обход горбуна. Через несколько мгновений трое сходящих во ад уже приветствовали старого паломника тем глумливо-вежливым тоном, каким обычно адресуются к сумасшедшим.

— Пора меняться, — сказал горбун. Он выдвинулся из ниши, впустив на лестницу немного серого света, и сбросил накидку, под которой оказался привязанный к спине длинный шлемовидный предмет. На то, чтобы снять конструкцию с одного брата и закрепить её за плечами у другого, ушли несколько минут лихорадочной работы. К концу их оба были взвинчены не меньше, чем отец. Тот догнал сыновей и привалился к окну, тяжело дыша. Свет упал на лицо, способное поведать больше сверхъестественных и безобразных историй, чем целый склад Библий.