Сергей Сезин - Река Снов

И тут как раз дым рассеялся над обоими охотничками. Я побежал туда, опасаясь, что им достанется от летящей по инерции туши. Но они пострадали только морально — туша до них не дошла. Убедившись, что с братцами все нормально, я пошел посмотреть на срезанную 'Серпом Восточного ветра' голову ящера. И, дойдя до нее, чуть не заржал в голос: стрелки сбили два из четырех 'рогов', а еще один готов был отвалиться. Ищи теперь их будущую потенцию по всему полю! А мне теперь долго заряжать амулет — Силы в нем было много, придется подзаряжать в несколько приемов. Барон и братец весь день были в тихом апофигее и не ворчали, что я не дал им прибить тварь. Как потом мне шепнул один оруженосец по секрету, братец перед обезглавливанием ящера старательно засовывал патрон фланцем вперед и безбожно ругался, что он не проходит. Барон успел перезарядить, но не взвел курок (его нужно было взводить специально), потому все жал и жал на спуск, а нажатый спуск почему–то не толкал в плечо отдачей… Вот и охоться с такими любителями охоты — можешь 'внезапно и быстро исчезнуть из глаз', как писалось в поэме.

Один отбитый рог таки нашли в траве. Братцы, как заправские охотники, решили отведать на ужин свежего мясца из добычи. И героически давились им. Мясо тур–ящера не ядовито, но есть его из–за неприятного вкуса не рекомендуется. Правда, некоторые кочевые народы его едят (с голодухи явно) и даже разработали способ сделать мясо посъедобнее. Но этого способа мы не знали. Поэтому братцы вскоре перестали мучиться и с большим удовольствием поели бастурмы. Ах да, грудные щитки панциря ящера вообще–то можно было вырубить и продать, но баронам не к лицу такая проза жизни, им нужен трофей и слава, а не выручка. Поэтому щитки остались на радость кому–то проходящему мимо.

Далее было медленное возвращение домой с пиршествами, где только можно. Так что к возвращению в замок я умучился обоих протрезвлять.

Специально обработанная голова украсила пиршественный зал, а ружья–замковый арсенал. Братец пытался из этого ружья бить издалека оленей и лосей, но обнаружил, что хоть и зверь кладется на месте, но мяса становится существенно меньше. Поэтому, стреляя из этого убойного штуцера, он лишает себя части любимого блюда. Поэтому он вернулся к 'энфилду'.

Кому–то может показаться, что я несправедлив к обоим братьям. Нет. Я не отказываю им в храбрости и некоторой житейской смекалке. Они не дрогнули, когда пришлось столкнуться с разбойниками, которые хотели нам спеть: 'подари лошадку атаману, слышишь, подари!" Ну и все остальное тоже. Руководить пришлось капитану дружины, а они демонстрировали смелость и даже меткость. Ну, в общем, они напоминали старые учебники литературы, где рассказывалось о 'лишних людях'. Бароны стали такими же лишними, когда отпала нужда постоянно воевать всем против всех, а другого занятия они для себя не нашли. Вот они и пытались себе найти развлечение (а окружающим их — приключения на одну из точек опоры).

Потом до барона Аугустина дошло, что другой барон рассказывает о его великой охоте на ящера не как о героическом поступке, а попытке срочно найти афродизиак для угасающего либидо. Состоялась дуэль, с которой барон не вернулся живым. Его противник помер тоже, но не сразу, а спустя недели две от сепсиса. А передо мной возникла дилемма — уезжать или оставаться. Я выбрал отъезд. Лицезреть спор о наследстве я не желал. Да и все новые претенденты на владение меня не особенно любили — ни баронесса Имри, ни братец, ни возникший откуда–то еще один дальний родственник, настаивающий, то это он должен быть бароном по праву старшинства в роде, но якобы из любви к Аугустину уступивший очередь тому. Но вот теперь… Громкие споры этих трех (иногда с участием дочек братца) звучали день и ночь на весь замок. Они даже за обедом ухитрялись в голос спорить, пресеклась ли ветвь этого нового лица или не пресеклась.

В итоге я решил уехать, воспользовавшись тем, что клятва службы расторгнута смертью барона, а детей у него нет (по здешним законам от меня могли потребовать службы детям барона до совершеннолетия их, если они этого пожелают). Меня не гнали, но и не удерживали. Все были заняты собой. Провожали меня только слуги и дружинники, которым я когда–то сделал что–то доброе. Алина уезжала со мной. Отец ее остался. Аристократы громко ругались в зале о применении параграфа восемь местного кодекса законов при разделе имуществ и титулов дедом Аугустина. Сложно мне их понять. Ведь у меня нет двенадцати поколений благородных предков, герба и родового проклятия. Оно должно было поразить внуков следующего владельца, если верить семейным хроникам.

За окнами незаметно подкрался вечер. Ужинать не хотелось, поэтому я решил никуда не ходить. Если организм передумает, то у меня был оставшийся утренний чай во фляжке и галеты, не съеденные на реке. Я совершил вечерний туалет, почистил сапоги и кольт, перезарядил револьвер спецпатронами, и улегся на кровать. Темнота за окнами густела и густела. Постепенно подкрался сон. Тьма и сон приходят всегда…

А во сне опять были забитые живыми и мертвыми колодцы Каскелена, крики заживо горящих вместе с храмом на центральной площади жителей и вдрабадан пьяный командир третьей роты мастер Торвальд, ходящий по умирающему городу и для чего–то разбивающий всем покойникам носы боевым молотом. Для чего он это делал — он сам не объяснял, а спросить у него никто не решился ни тогда, ни потом….

Миновавший день седьмой (если я не сбился со счета) и его 'удовольствия' стоили мне подъема давления на следующий день. Давящая головная боль отпустила только после обеда, а выбраться из номера я решился только к вечеру. Сходил поужинать, так как было не до еды ни утром, ни днем. Еда не лезла в горло, но я ел по необходимости. Экспериментировать с кислым не стал, ибо не ощущал себя в силах. И так весь день подташнивало.

Уходя в гостиницу, даже пожалел, что нет портала между трактиром и номером — шагнул бы так от порога к порогу. А теперь идти аж целых три квартала. Когда я их прошел, запоздалая мысль посетила меня, что можно было, коль плохо себя чувствую, и на такси проехать. Тудыть его через семь гробов в центр мирового равновесия, в загробные рыдания и бракоразводные электроды! Совсем болезнью мозги добило, раз не допер до этого! Увы, 'хорошая мысля вечно опосля'.

Вот так и прошел восьмой день, без всякой радости и всякого толка. Хорошо одно, что сегодня воспоминания совсем не беспокоили. Но что–то мне в Гуляй–поле память сильно встряхнуло, как бы чего еще нехорошего не вспомнилось…. Переоделся ко сну и лег. Высшие Силы смилостивились надо мной и послали мне спокойный сон до утра и без всяких сновидений. То, что и надо было….