Кирилл Кириллов - Земля Великого змея

Ромке показалось, что вопрос спасения не очень занимает итальянца. Ему не терпится вернуться к золотому идолу.

— Давайте все-таки узнаем, что там внизу. Мне кажется, я слышу, как там плещется вода. Вдруг это какой-то тоннель и лодка у пристани привязана?

— Ну что ж, давайте попробуем, — неохотно согласился Лоренцо. Ему почему-то был совершенно не интересно. Или, может, он прятал за напускным безразличием страх?

Ромка взял из стойки одно из длинных копий и, держа его, как гарпун, острием вниз, стал спускаться по ступеням. Флорентиец двинулся следом.

С каждым шагом вонь становилась гуще, а тьма непрогляднее. Казалось, она наваливается на огонь и пытается затушить его в своих липких объятиях. Духота и тепло поднимались снизу волнами. Лохмотья на спинах конкистадоров промокли от пота. Соль ела глаза. Плеск воды стал слышнее и глушил все другие звуки.

— Неуютно тут, — раздался за Ромкиной спиной голос итальянца. — И факел скоро догорит. Глубоко там?

Ромка только пожал плечами, опуская ногу на следующую ступеньку, и ткнулся в твердое раньше ожидания. Ступеньки не было. Впереди тянулся ровный пол. Неужели спуск закончен? Молодой человек перехватил копье острием вперед и замер в полумраке. Факел спустившегося флорентийца озарил круглого сечения коридор, совсем близко, у самого лица капитана перегороженный кованой решеткой из толстенных, часто набранных прутьев, покрытых зеленоватой слизью. Древко копья, найдя одну из дырок, тонуло во мраке, лишь поблескивал впереди наконечник.

— Конец пути? — спросил итальянец.

— И света не видно, — в тон ему ответил Ромка и облегченно вздохнул.

— Можно наконец возвращаться? — обрадовался дон Лоренцо.

Прежде чем он успел сделать шаг назад, из тьмы за решеткой вынырнула ужасная морда с горящими в темноте красными глазами. Распахнула зубастую пасть. Тростинкой хрустнуло толстое древко, лишившись наконечника.

Мешикский двор ликовал. Радовался и сам Куаутемок, несмотря на изнуряющие приступы болезни. Советчики и приближенные ульем роились у подножия трона, наперебой восхваляя полководческий гений и проницательность великого правителя. Жрецы падали на колени, вознося хвалы богам, наставившим на путь истинный и даровавшим победу. Слуги незаметно тащили яства с затянутых белыми скатертями столов и запихивали в себя без разбора, справедливо полагая, что в животе все равно все смешается. Музыканты, раздувая щеки, выводили переливчатые трели, стучали в небольшие барабаны, перебирали воловьи жилы, натянутые на инструменты с длинными грифами. Танцовщицы колыхались в замысловатых хитросплетениях собственных тел. Покрытые шрамами укротители таскали за хвосты ядовитых змей, одергивали молодых ягуаров, которые, заигравшись, начинали грызться всерьез и пытались охотиться за шныряющими вокруг слугами. На вечно сжатых губах великого правителя играла мягкая улыбка.

Впервые с той памятной ночи, которую испанцы окрестили «Ночь печали», мешикская армия смогла одержать победу над teules. Потери белых людей с востока были не так велики, как хотелось бы Куаутемоку и его военачальникам, — всего около десятка человек, но зато талашкаланцев полегло несколько сотен, а завоеватели были вынуждены отправиться домой без рабов и добычи.

Истапалан, конечно, жаль, устроенная лазутчиками волна превратила красивейший город почти в руины, но победа того стоила, а жители… Ничего, поживут в землянках, а когда белые люди будут изгнаны, правитель распорядится помочь со строительством. Отстроят лучше прежнего. Так и надо, ведь именно с него, с битвы при Истапалане, начнется великое изгнание. Продолжится оно битвой за Чалько, правда, особой славы там не снискать, завоеватели уже покинули город, но тем скорее и показательнее будет захват. Две тысячи больших лодок с двадцатью тысячами воинов — большая сила. А он, великий правитель Куаутемок, навсегда войдет в историю своей страны и всего мира как победитель божеств и равный им. И про него напишут такие же книги, как писали белые пришельцы о героях своей древности.

Правитель закатил желтые, в красных прожилках белки под набрякшие веки и представил свой портрет в парадном облачении на белой странице рядом с символами [36] Мешики пользовались символическим письмом, похожим на египетские иероглифы. , выведенными рукой самого умелого рисовальщика.

Он стоит на высоком холме с поднятым мечом в руке. А ниже, у подножия, его воины выгоняют, убивают и тащат к жрецам молящих о пощаде испанцев. И выделяется среди них долговязая фигура Кортеса. Куаутемок даже зажмурился от удовольствия, когда вспомнил, как вернулись в город три плененных испанцами сановника и передали слова Кортеса, который, дескать, отнюдь не желает уничтожения Мешико. Ему хорошо известны мешикские силы, но и Куаутемок отлично знает, что он со всех сторон окружен и что талашкаланцы горят желанием мести и за недавнее, и за далекое прошлое. Мудрее всего подчиниться, и тогда Кортес обещает мир почетный. Владыка Мешико не удостоил его даже ответом.

Куаутемок простер руку, в которую тут же лег тончайшей работы золотой кубок с разведенным кактусовым вином. Пригубив, правитель блаженно зажмурился и облизал губы. Он любил выпить, чтоб заглушить боль, а придворный лекарь говорил, что ему совсем нельзя, за что и был направлен прямиком на жертвенный камень бога Кецалькоатля — символа соединения вековечной мудрости с красотой и светозарностью. Второй оказался сговорчивей и разрешал один кубок раз в две недели. Вскоре и его сердце сгорело на алтаре перед статуей великого бога. Третий же не запрещал пить вовсе, лишь подсовывал после каждого возлияния настой горьких трав да держал наготове острейшее лезвие, чтобы спустить при случае дурную кровь.

По залу пробежал неприятный гул. Как ветер разносит клочья тумана, развеял он веселье. Затихли разговоры, смешки. Прекратилось топанье ног по полированному полу. Музыканты сбились, зафальшивили и пошли вразнобой, но прекратить играть без приказа не осмелились. Правитель медленно приоткрыл один глаз и повел им по толпе. Нащупал виновника пропавшего торжества — невысокого индейца в лохмотьях, которые когда-то были парадным облачением знатного мешикского касика.

От предчувствия неприятных вестей попавшим в силок колибри забилась на виске зеленоватая жилка. С трудом разлепив второй глаз, он взмахом руки подозвал к себе вестника. Тот опасливо, бочком пробрался сквозь шарахнувшуюся от него, как от зараженного оспой, толпу придворных. Грохнув локтями и коленями в пол, распростерся у нижней ступени трона. Замер. Под величественными, теряющимися в серой дымке сводами тронного зала повисла мертвая тишина.