Андрей Дай - Орден для Поводыря

Однако одно дело знать устройство затвора так сказать – на ощупь, и совсем другое – суметь изобразить его на бумаге. Да еще когда в голове один наглый и злой молодой человек обзывает косоруким быдлом и кривоглазым чухонцем.

— А вот это сужение, позвольте полюбопытствовать, зачем?

Откуда я, едрешкин корень, знаю? У трехлинейки патроны похожи на бутылочки, и соответственно под эту хитрую форму выточен ствол. А почему?

— Чтобы патрон входил более плотно.

— Ага. Весьма и весьма… И где же, вы полагаете разместить отверстие, через которое эти… гм… патроны… стрелок должен будет вставлять в систему?

Еще через несколько минут, директор попросил меня сделать паузу и вызвал к себе в кабинет еще нескольких преподавателей и мастеров. Асташева это забавляло все больше и больше. Он не уставал, с французским прононсом, приговаривать: "Наш Герман Густавович и не таких удивлял. Это вы его еще не знаете!"

После мосинки, уже в присутствии целого консилиума высокоученых механиков, попытался изобразить принцип пулемета. ПКМ на патронах с дымным порохом замолчал бы после десятка выстрелов. А вот Максим, очень может быть, что и нет.

Движущийся ствол, кулачек, система амортизации и проталкивания ленты. Лента? Пришлось рисовать ленту. Получилось даже лучше скользящего затвора. В институте, на стенах военной кафедры это любимое оружие Анки было разрисовано в мельчайших подробностях.

Что дальше? Револьвер? Но как бы я не морщил лоб, ничего совершеннее Адамса я в руках не держал. А вот Макаров… А чем пистолет хуже револьвера? Принялся рисовать… Тонкие серые грифельные линии… Потом – магазин, и, после заинтересованных вопросов, пружину выталкивающую патроны из магазина.

— Ну, знаете ли, ваше превосходительство! Весьма и весьма… Перспективное направление для опытов! И весьма для России полезное…

— Почту за честь передать эти детские каракули в руки мастеров. И ежели что доброе выйдет, готов принять образцы для испытаний. На Китайской границе неспокойно.

— Ежели и после такого Опекунский совет… — начал было говорить какой-то плотный бородатый мужик с испачканными маслом и металлическими опилками руками. Но сразу замолчал под пронзительным взглядом директора.

— Простите великодушно, Герман Густавович, — после минуты раздумий, осторожно выговорил Ершов. — Весьма и весьма соблазнительно было бы взяться за воплощение ваших замыслов. Однако…

Асташев чуточку вздернул лохматую бровь и прикоснулся указательным пальцем к большому. "Деньги" – выговаривали его безмолвные губы.

— Опыты с различными металлами могут стать весьма разорительными для вашего учебного заведения, — изо всех сил стараясь не засмеяться, перебил я Александра Степановича. — Мне бы не хотелось вводить вас в искушение… Потому – готов взять на себя финансирование разработок. Больше того! Я предвижу самую наибольшую трудность в работе с этими механизмами, в их, так сказать, зарядах. Патроны! Прежде чем испытывать сии системы, не мешало бы создать станки для выдавливания медных гильз из листа…

К чести преподавательского состава училища, о взносе наличными никто и не заикнулся. Мне предложили составить письменное техническое задание и назавтра непременно явиться в Слободской дворец снова для подписания соглашений.

Чека Государственного банка на десять тысяч рублей ассигнациями показалось мастерам вполне достаточно для начала опытов. Мастерам, но не мне. Я настоял на том, чтоб в договор обязательно был внесен пункт о продолжении финансирования проекта, если уже выделенных денег окажется недостаточно.

Первые экземпляры оружия один из преподавателей должен был доставить в Томск уже через год. В ответ на мое недоверчивое покачивание головой, Ершов самодовольно заявил, что, дескать, нет в стране такого устройства, которое они не способны были бы изобрести и заставить работать за целый год. Его бы слова да Богу в уши. Я продолжал сомневаться, но никак это больше не проявлял.

Не хотелось из-за пустяков портить наметившиеся отношения с руководством этого замечательного заведения. Тем более, что мы уже успели договориться о приеме на учебу сотни студентов из Сибири осенью следующего года. Естественно на платной основе, и с обязательным возвращением молодых специалистов в Сибирь. Причем я особо попросил, чтоб о моих посланцах, кто окажется способен к преподавательству, немедленно сообщали. Очень уж соблазнительной мне показалась идея открыть техническое училище у себя в Томске.

Верил ли я, что у обычных штатских мастеров и их учеников выйдет что-то путное? Трудно сказать. Хотел верить. "За слабо" и с помощью необъятной русской смекалки – может быть что-то и получится. Ну а нет, так быть может найдется среди учеников какой-нибудь честолюбивый молодой человек, энтузиаст, который по-хорошему заболеет моими неряшливыми схемами, и не сейчас, так потом, даже через пять, через десять лет создаст для русской армии самое лучшее на планете оружие. А деньги… Да черт с ними, с деньгами. Невелика потеря. Мне Цыбульский гораздо больше намоет…

На обратном пути Асташев прямо-таки лучился счастьем. И все как-то хитро на меня посматривал. Всем своим видом как бы сообщая – смотри, мол, каков я! В какое замечательное место привез! Чтоб ты без меня делал?

— Замечательный подарок вы, дорогой Иван Дмитриевич, мне сделали, — наконец не выдержал я. — Еще ни одного выстрела не сделавши, уже столько пользы он мне принес!

Помню усики. Тонкие такие, противные. Больше от этого железнодорожного жандарма в памяти не осталась ничего. Ни имени, ни звания. Видно, талант такой у человека, или воплощение сущности – оставаться безымянным олицетворением досадной помехи на пути.

Однако когда мы с Иваном Дмитриевичем вернулись в гостиницу, выяснилось, что этот усатый изволил гневаться. Ему, безмерно важному и незаменимому, пришлось ждать каких-то сибирских дикарей…

— Чего тебе… любезный? — ласково поинтересовался Асташев у раскрасневшегося от гнева жандарма.

"Любезному" очень нужно было узнать – с какой именно целью мы намереваемся попасть в столицу. Интересно, как часто он имеет возможность отказать просителю? Как много людей готово выложить четвертной за билет первого класса, только чтоб бесцельно побродить на пронизывающем ветру замерзшего у ледяного моря города?

— Я, милейший, домой еду, — глаза матерого золотопромышленника стали совсем уж добрыми. — Будучи домовладельцем Санкт-Петербургским, право имею. Особняк князя Хованского на Английской набережной…

А я, молча, протянул Высочайшее именное повеление. Пусть попробует возражать…