Вячеслав Дыкин - Гусариум (сборник)

Выступив из темноты, человек в картузе, с красным бантиком в петлице, бросил неприязненный взгляд на поручика и покачал головой.

– Офицер? Да ещё и дворянин, небось? Зря вы всё-таки с ними нянчитесь. Шлёпнуть бы его, как предлагает товарищ Комков, – и всех разговоров.

– Э, нет, – не согласился Савелий Игнатьевич. – Тут сперва разобраться надо. У нас хоть и революционный, а всё-таки порядок.

– Ну, ладно! – Человек вытащил изо рта раздавленную папиросу и махнул рукой. – Проходите!

За воротами было безлюдно и пустынно. Под ногами похрустывал гравий. Тихо шуршала трава.

Впереди серебристыми нитями блеснули рельсы, и из-за длинных коробок вагонов вынырнуло приземистое здание нижегородского вокзала…

И тут небо над головой быстро-быстро заполыхало синим, как от множества молний.

– Что такое? – Савелий Игнатьевич встревожился и сбился с шага. – Взорвалось, что ли, где-то?

– На северное сияние похоже, – пробормотал поручик, задрав кверху голову. – Красиво.

– Красиво ему… Да погоди же, я говорю! – крикнул Савелий Игнатьевич.

Догнав пленника, он погрозил пальцем и предупредил:

– Попробуешь бежать – поступлю по всей строгости.

– Не буду я бежать, – обиженно буркнул поручик. – Честное слово.

Рядом на путях зашипел паровоз, и огромный состав, трогаясь, загремел сцепками.

Мерцание над головой усилилось. Оно было похоже на свет огромной газовой горелки. Небо переливалось, вспыхивая то фиолетовым, то лимонно-жёлтым цветом.

В ушах надсадно загудело. Воздух стал плотным и душным, как перед грозой. По горлу резануло наждаком. Савелий Игнатьевич приложил руки к ушам, стараясь унять боль, и почувствовал на губах солёный привкус крови. Морщась, он оглянулся.

Рядом, присев и обхватив голову ладонями, раскачивался поручик. Он тоже что-то кричал, но звуки тонули, как в плотной вате.

А потом так же внезапно всё закончилось. Стало непривычно тихо. Савелий Игнатьевич выпрямился и перевёл дыхание.

Он стоял один в кромешной черноте. Ни единого огонька. Вокзал, только что бивший в глаза жёлтыми огнями, исчез. Вокруг темнели густые высокие заросли. С неба равнодушно светила луна.

– Матерь честная! – пробормотал ошарашенно Савелий Игнатьевич. – Да что же это такое?..

И тут же сердце ёкнуло от ужаса.

– А где задержанный?.. Эй, благородие! Ты здесь?!

Савелий Игнатьевич замер, тщетно вглядываясь в ночь. Откуда ни возьмись, налетел ветер, и огромное поле заколыхалось как живое. Пошло волнами. Остро запахло сухой травой и полынью.

– Эй, благородие! Хватит прятаться. Не то, предупреждаю, буду стрелять.

Савелий Игнатьевич ещё раз прислушался, потом вытащил из кобуры тяжёлый маузер и наугад двинулся вперёд. В ночи пронзительно закричала какая-то птица, и палец на холодном спусковом крючке дрогнул. Рабочий покачал головой и сдвинул палец.

Заросли сплелись в сплошную стену. Савелий Игнатьевич разорвал её стволом маузера… а за ней была следующая. И ещё.

Поле никак не заканчивалось. Сделав очередной шаг, рабочий выскочил на прогалину и нос к носу столкнулся с человеком в светлом. Человек вздрогнул. Это был поручик.

– А ну-ка, стой, – подняв оружие, скомандовал Савелий Игнатьевич. – Ишь чего удумал… бежать… Вот оно какое, оказывается… ваше честное слово.

– Я не бежал, – возразил офицер. – Я и сам не понял, что произошло. Я вас тоже искал.

Савелий Игнатьевич с трудом отдышался. Потом огляделся. Он понял, что стоит в глубокой канаве. Слева и справа, как живая изгородь, тянулись ряды растений с высокими шапками.

– М-да, занесла нас инфузория, – пробормотал Савелий Игнатьевич и шагнул в сторону.

– Погодите… Поле вокруг какое-то странное, – сказал офицер.

– Чего же в нём странного? – не понял рабочий. – Обычный бурьян, ничего особенного.

– Это не бурьян. Это горох и подсолнечник.

– Горох? – Савелий Игнатьевич пожал плечами. – И что с того?

Поручик вздохнул.

– Сразу видно, что вы не сельский житель. Ваш подчинённый, Тимофей, вам бы объяснил… В это время года подсолнух можно встретить разве что на Мамоновой даче или в саду у Греллей.

Рабочий поднял голову. И застыл. Наверху, в свете луны, нагло покачивался огромный цветок. И впрямь – подсолнух… в апреле.

Опомнившись, Савелий Игнатьевич шагнул к поручику и решительно двинул стволом маузера.

– Пошли.

– Куда это?

– Не важно. Слушайся представителя новой власти.

Поручик усмехнулся, но, заложив руки за спину, покорно двинулся вперёд между рядами зарослей. Борозда была неровной. В подошвы то и дело впивались камни и комья земли. Небо наверху медленно начинало светлеть.

– Тебя как зовут? – бросил Савелий Игнатьевич на ходу.

– А вам это зачем? – подозрительно отозвался пленник.

– Для порядка. Должен же я буду расписаться, кого сдал в ЧК.

– Олег Мякишев. Офицер русской армии.

– Ну а я – Ласточкин Савелий Игнатьевич, потомственный рабочий, семьдесят третьего года рождения. Прислан родной партячейкой на усиление органов ВЧК. Вот, скажи, Мякишев… – Рабочий помедлил. – А ты действительно дворянин и бывший землевладелец?

– Да, – буркнул поручик.

И, повернув голову, поинтересовался в ответ:

– А правду ли говорят, что теперь, после отмены чинов и привилегий, новая власть нас всех в расход пустит? Ну, как этот ваш, у ворот, предлагал?

Савелий Игнатьевич раздражённо помотал головой:

– Что ещё за глупости! Ты про человека с алым бантиком, что ли? Так он не наш. Он из эсеров. Просто бантик нацепил. Брехня это. Работайте, живите на здоровье. Никто не неволит.

– Тогда я что-то не пойму вашей власти, – шагая, тихо проговорил поручик. – Вроде с эсерами, а вроде и нет. Землю мою, дедовскую, полученную за восемьсот двенадцатый год, отобрали… чья она теперь?

Поручик пытливо посмотрел на рабочего.

– Земля теперь общая. В смысле народная, – убеждённо ответил Савелий Игнатьевич, переступая через борозду. – Ты что же думаешь, Мякишев… Кто у нас теперь власть? Ленин и временная диктатура пролетариата? Дзержинский и Брешковская?

Рабочий решительно рубанул ладонью воздух.

– Нет. Власть нынче – это народные советы. На каждом заводе и в каждой деревне будет свой совет. А из тех советов выберут главные советы. А уж те, самые главные советы, решат, какой стране быть. Всем народом будем строить новый мир. Без униженных и оскорблённых. Все будут счастливы…

– Утописты, – потрясённо прошептал Мякишев.

Рабочий открыл рот… И тут над полем прокатился железный стон, от которого зазвенело в ушах.

– Что это? – Савелий Игнатьевич вздрогнул. – Никак вокзал?

– Нет. Погодите…

Звук, похожий на великанский плач, опять повторился. Он тёк над тёмными зарослями, словно густая патока.