Нил Стивенсон - Система мира

— Первым делом людей с вашими приметами будут искать в нижнем течении Темзы. Поэтому туда вам не надо. На том берегу ждут быстрые лошади, чистая одежда и человек, который проводит вас до некоего места в Суррее, где вы смените коней — и так до самого Портсмута. Если повезёт, вы завтра же отплываете в Каролину вместе с работниками, завербованными на плантацию мистера Икхема; на вас выправлены такие же документы. Однако если весть о вашем побеге достигнет Портсмута раньше, чем корабль отплывёт, возможно, придётся заплатить какому-нибудь контрабандисту, чтобы тот отвёз вас во Францию.

— Отец сказал в Каролину, — подал голос Дэнни. — Значит, поедем в Каролину.

— Не сомневаюсь, — отвечал Даниель. — Думаю, вам в Америке понравится.

— Знаем, были, — отозвался Джимми.

Члены банды Шафто настолько привыкли к отчаянным ночным эскападам, что умчались в Ламбетскую тьму раньше, чем Даниель успел вылезти из лодки, чтобы с ними проститься. Теперь ему оставалось только сидеть и ждать, пока гребцы доставят их с Сатурном обратно на Лондонский берег.

— Я и не подозревал, как чертовски трудно возглавлять преступную организацию, — посетовал Даниель. Возбуждение последних часов схлынуло, осталась только непомерная усталость.

— Как правило, люди приходят к этому постепенно, начиная с более простых занятий, вроде кражи часов, — заметил Сатурн. — Неслыханное дело, чтобы кто-то сразу оказался наверху. Такое мог совершить только выдающийся член Королевского общества. Будь на мне шляпа, я бы снял её перед вами, сэр.

— Интересно, зачтётся ли моя неопытность за смягчающее обстоятельство, когда меня будут судить.

— Не «когда», а «если». Хотя вам стоит подумать о возвращении в Америку.

— Хорошо, подумаю, — отвечал Даниель. — Но прежде нам предстоит спуститься в ещё одну клоаку.

— О, после сегодняшнего я никогда больше не буду смотреть на Уолбрук как на клоаку! — отвечал Сатурн. — Скорее как на ручеек, который замуровали под землю для удобства немногих избранных.

До Крейн-корта было меньше четверти мили. Даниель взял портшез, и носильщики доставили его туда в несколько минут. Исаак Ньютон, как оказалось, работал тут допоздна; кто-то его нашёл и вызвал. Узкий двор перегораживала стоящая перед крыльцом карета. Даниель велел носильщикам посторониться, чтобы её пропустить.

Исаак вышел, белый в свете уличных фонарей, кашляющий, осунувшийся. Он сел в карету и тут же открыл окно, чтобы впустить воздух.

— В Ньюгейт, — приказал он. — Если потребуется, я буду всю ночь сидеть рядом с Джеком Шафто, а завтра представлю его перед магистратом. Посмотрим, как Джек будет упорствовать, когда на него навалят тонну камней.

Карета как раз проезжала мимо портшеза, на расстоянии не больше вытянутой руки. Исаак, по всей видимости, обращался к своему спутнику, какому-то значительному лицу, но, говоря эти слова, он посмотрел в окно, прямо в лицо Даниелю. Тот знал, что надёжно скрыт за плотной чёрной занавеской, и всё равно задержал дыхание. Несколько мгновений он чувствовал нехватку воздуха, как узник, которого придавили тяжёлым грузом.

Меркурий не знает пути в Ньюгейт. Странно, что вестник богов обходит стороной ворота на пути в то, что Джек Шафто назвал величайшей столицей мира. Однако Меркурия здесь ни разу не видели, как и (справедливости ради надо заметить) в прочих местах, где Джек провёл большую часть жизни. Порхающий бог, избалованный мраморными полами Олимпа, брезгует марать в дерьме белоснежные крылышки на щиколотках. Учитывая, по каким дырам обычно мотало Джека, он мог бы прожить жизнь в полном информационном вакууме (и куда счастливей), не будь у привередливого Меркурия трёх виночерпиев, проще говоря, малолетних педерастов-прислужников: Света, Шума и Смрада, сопровождающих своего господина, как, по слухам, Страх и Ужас сопровождают Марса. Они-то и доставляют вести в те уголки, куда Меркурий не отваживается ступить.

Свет в Ньюгейте — редкий гость, как и вообще в Лондоне. В дальнем конце тюрьмы есть двор, такой узкий, что молодой мужчина, упираясь спиной в стену, может помочиться на противоположную. В те дни, когда в Лондоне случается солнце, оно на несколько минут заглядывает во двор — потому-то апартаменты, выходящие туда окнами (хоть и зарешёченными), всегда предоставлялись лишь самым состоятельным узникам.

У Джека было много денег (большую часть которых он изготовил сам), но в тот день он находился не в этих апартаментах по причинам, связанным с некими священными канонами английского судопроизводства. Он был в той части тюрьмы, куда Свет почти не заглядывает, разве что частичку его схватят и приговорят к короткому заточению в фонаре.

Разбитной бродяга Шум гуляет по Ньюгейту куда свободнее своего эфирного братца Света. Обитатели Ньюгейта его любят и всё время производят. Отчасти потому, что в отсутствие Света только звуки и дают какую-то пищу для ума (или, за неимением оного, для глупости). Отчасти потому, что все здесь: богатые, бедные, уголовники, должники, мужчины, женщины, дети, взрослые — с первой до последней минуты в тюрьме таскают на себе железные кандалы. Богачам по карману цепи полегче, беднякам приходится носить тяжёлые, но те и другие ходят в цепях и стараются звенеть ими как можно громче, будто звук в силах изгнать из воздуха смрад или распугать вшей.

Джек лежал в давильне посреди тюрьмы, на втором этаже. Рядом располагалась женская уголовная камера, в которой около сотни женщин были упакованы валетом, как шоколадные солдатики в коробке. У них была одна-единственная забава: выкрикивать через решётку на улицу самые гнусные ругательства. Немало свободных лондонцев не могли придумать себе занятия лучше, чем стоять под стеной и слушать брань уголовниц. За примерно тысячу лет (с перерывами на пожары, эпидемии чумы и тюремной лихорадки, а также полный снос тюремного здания с последующим возведением нового) практика эта развилась в высокое искусство. В сквернословии ньюгейтские уголовницы задавали тот же недостижимый идеал, что Мальборо — в полководческом деле. К счастью для Джека, который предпочитал тишину, чтобы время от времени впадать в забытье, давильню от женской камеры отделяла толстая стена, заглушавшая похабщину до неразличимого гула.

Однако если Джек слышал больше, чем видел, то обонял он в тысячи раз больше, чем слышал. Ибо из трёх подручных Меркурия ушлый проныра Смрад чувствует себя в Ньюгейте увереннее всего. По большей части Джек обонял себя и то, что в последнее время из него выдавилось. Впрочем, иногда в давильню проникал запах разводимого огня, затем — горячего масла, смолы и дёгтя. Ибо совсем близко располагалась «поварня Джека Кетча», где означенное должностное лицо вываривало в указанной смеси головы и руки своих клиентов, дабы они дольше сохранялись на кольях вокруг городских ворот.