Анатолий Матвиенко - Аэропланы над Мукденом

Самохвалов стал сказочником. Он часами говорил сокамерникам о небе, самолетах и полетах. Когда последний лондонский карманник знал досконально проблемы запуска мотора «тройки» зимой, Петр перебрался на классическую литературу, по памяти пересказывая Шекспира, Диккенса и Киплинга, о которых окружавшие его жители британской столицы ни разу не слышали.

Так проходили день за днем, неделя за неделей, пока русский дипломат и нанятый им местный адвокат-барристер добивались освобождения хотя бы под залог до суда. Удивительно, но в авторитарной России эти вопросы решались быстрее, чем в сравнительно демократичной Великобритании.

Самохвалова посетил инспектор Скотланд-Ярда, такой же чопорный джентльмен, как и Керзон, только мелкого пошиба. Как только тюремный надзиратель оставил Петра наедине с ним, инспектор чуть смягчил брезгливо-холодное выражение на физиономии и неожиданно совсем по-человечьи спросил:

— Почему вы женщин не катали?

— Сожалею, но женский организм устроен иначе. Их, бывает, тошнит, голова болит и кружится, когда мужчинам это не свойственно. Поэтому небо не для женщин. В России, правда, есть женский авиаотряд, но там долго подбирают по здоровью.

— Да. Жаль. Моя супруга так хотела взлететь, но ее даже в очередь не пустили.

— Сожалею. А сами?

— Что вы, сэр! Она бы меня дома поедом ела. Так — мы оба пострадавшие.

Понятно, суровый инспектор — гроза для жуликов, боится только свою благоверную. Знакомо.

— Увы, господин инспектор. В Англии, понятно, мне уже не летать и не устраивать шоу. И в Россию не могу пригласить, пока здесь сижу.

— Мистер Самохвалов, должен признаться, ко мне подходил джентльмен с Даунинг-стрит, рекомендовал устроить вам не самые комфортные условия пребывания, если вы не передумаете по поводу сотрудничества с ними. Но я поступлю иначе.

Полицейский вытащил «Санди ивнинг тайме» с фотографией Петра у «шестерки» в Кемптон-Парке и перо. Авиатор написал под диктовку прямо поперек фото: «Дай Бог, обязательно покатаю вас по небесам, леди Мэри».

— Для жены, — улыбнулся в усы инспектор, поднялся, спрятал газету и попрощался.

— Извините, сэр! А почему вы не исполните поручение по поводу моих условий содержания?

— Я же английский джентльмен! — ответил блюститель законности и покинул авиатора.

Англия одна, а джентльмены такие разные. Самые высокопоставленные четко отличают мораль для внутреннего употребления и на экспорт. Соотечественников, продающих наркотики англичанам, — презирают, а сами много лет вели войну с китайским правительством, неосмотрительно запретившим неограниченную поставку опиумной дури в Поднебесную. Рядовые британцы проще и честнее.

Самохвалова таки выпустили под залог, причем объектом залога стал «Садко-6» с полуразобранным мотором и снятым верхним крылом. Англичане перевезли его прямо в таком виде на военную базу в Портсмут. Оказавшись на свободе, пусть весьма ограниченной, недавний арестант выпросил пропуск к самолету, объясняя необходимостью забрать личные вещи, на которые судебное постановление не распространяется, и удостовериться в надлежащих условиях хранения. Достав из машины летный шлем, он пристроил под топливным баком небольшое устройство из бензиновой зажигалки и ручных часов, шепнув самолету: «Прости!» До первого судебного заседания умудрился проникнуть на борт российского торгового судна, отправляющегося в Питер.

Российский император изволил гневаться. Александра Федоровна пыталась его успокоить, но Николай считал, что здесь задета честь короны и лично божественной Алекс, посему не знал удержу. Вдобавок британцы заявили протест, так как предмет залога при непонятных обстоятельствах сгорел после посещения его Петром. Государь вызвал Самохвалова лично и выразил свое решительное недовольство, как тот смел напакостить в Англии, что угодил под арест, а потом еще трусливо сбежал.

Наученный Ванновским, Самохвалов даже не пытался оправдываться или объяснять нелепость царской обиды. Мысль о том, что арест и конфискация аэроплана были английской провокацией, была, по мнению Петра, слишком велика, чтобы поместиться в маленькую голову Николая II. Оспаривать мнение императора, право, не стоило. Монарх отлично оправдывал расхожую шутку: на Руси три царя, Царь-Пушка, Царь-Колокол и Царь-Тряпка. Император почти никого не наказывал всерьез, более того, помнил заветы отца о важности авиации, в которой разочаровавший его Самохвалов оставался монополистом.

Отмолчавшись на высочайшем разносе, авиатор дал себе волю перед журналистами. Он рассказал о демарше Керзона, о враждебности английского правительства всему русскому, о наглой провокации со старыми финансовыми счетами, с помощью которой его шантажировали и пытались силой завербовать для организации авиационной промышленности на островах.

Петр в запале заявил об отказе от какого-либо сотрудничества с британцами в области авиации и призвал к бойкоту английских товаров, а также экспортных поставок в эту страну. Он заявил, что узкий пролив между материком и островами более не защищает империю, открытую к атакам с воздуха. Что теперь он будет ратовать за авиационный прогресс у явных и скрытых врагов британской короны. Наступит час, когда авиационные бомбы и гранаты полетят на беззащитные английские города, унося тысячи жизней.

Он не думал о том, что могут натворить авиабомбы, бросаемые с самолета на жилые кварталы. Если бы Самохвалов увидел горящие города, он устыдился бы своих жестоких и необдуманных слов, в горячке брошенных журналистам.

— Надеюсь, я не рискую казаться невежливым, господа, собрав вас в неофициальной обстановке?

— Ни в коем разе, ваше императорское высочество. Напротив, для нас огромная честь — высочайшее внимание к нашим скромным начинаниям, — Самохвалов не только словами, но даже телом изобразил некое подобие поклона, желая отработать спектакль и быстрее убраться к своим делам.

Великий князь скривился.

— Петр Андреевич, мне рекомендовали вас как умного человека. Стало быть, вы понимаете, что от моего присутствия в Гатчине у вас прибавляется хлопот. Более того, назначение меня главнокомандующим воздушными силами империи, когда самих сил еще нет, есть выражение недоверия государя императора, приставившего к вам соглядатая в моем лице. Позвольте предположить, дорогой наш авиационный первопроходец, что вы ведете себя со мной неискренно.

— Ваше императорское высочество! — решился подать голос Джевецкий. — Мы, право, удивлены, что к авиации, еще не вышедшей из детского периода и пока не имеющей военно-экономической ценности, приставлен представитель императорской семьи. Посему не можем уразуметь, как относиться к государевой воле — считать ли ее поощрением, недоверием либо чем-то другим. Потому и прячемся за учтивыми фразами.