Андрей Величко - Подкидыш

Наконец, после выполнения задачи надо будет просто где-нибудь осесть и пожить в свое удовольствие — так почему бы и не на троне?

Дзинькнул зуммер, что означало — до решающего момента остался час, пора занимать место в камере переноса.

Январь 1730 года выдался холодным, а к Крещению, как и положено, мороз еще усилился. Может, это и стало бы темой для пересудов в высшем свете Москвы, если бы не иные новости, занимавшие умы гораздо более, нежели капризы погоды. Ведь на восемнадцатое января была назначена царская свадьба! Съехались гости, но царь внезапно заболел, и теперь народ прикидывал — то ли разъезжаться по домам и поместьям, то ли подождать. Потому как царские похороны — зрелище ничуть не менее впечатляющее, чем свадьба. В какой-то мере даже более — ведь в отличие от свадьбы похороны одного монарха могут происходить только один раз без всяких исключений.

Поэтому в Лефортовском дворце, гордо стоящем на правом берегу Яузы, царило нездоровое оживление. В самом буквальном смысле это слова, ибо молодой император умирал, это уже знали все вплоть до последнего истопника, и вопрос был только в том, когда свершится это событие и что начнет происходить после него. Ну, а пока каждый обитатель дворца в меру сил участвовал в поддержании и расширении ажиотажа.

На третьем этаже главного здания, прямо над покоями умирающего Петра Второго, увлеченно дискутировали лейб-медики.

— Только такой неуч, как вы, мог предполагать лихорадку на почве кишечной меланхолии после жалоб пациента на боли в крестце, — вещал академик Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост. — Ведь оный симптом однозначно указывает на оспу! Которая могла бы и не перейти в смертельную "черную" стадию, если бы вы не ослабили больного своими дурацкими настойками травы бодяги, от коих его рвало желчью. Ваши микстуры годны только на то, чтобы травить ими тараканов — это единственное, что у вас получается!

— От кого я это слышу? — не остался в долгу профессор Николас ван Бидлоо. — От человека, на руках которого только за последние пять лет умерли Петр Великий, императрица Екатерина и царевна Наталья. Теперь вами загублен последний Рюрик. Не слишком ли много для одного поганого Блюментроста?!

— Говорят же, что глас народа — глас Божий, — вздохнул Лаврентий Лаврентьевич. — А знаете, как произносят вашу фамилию в том самом народе? "Быдло"! Так оно и есть — господи, прости меня грешного. Позор — не знать не только азов медицины, но даже истории страны, живя в ней более четверти века. Его величество — Романов, а не Рюрик! Быдло вы необразованное, милостивый государь, и ничего более.

Впрочем, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что ученые мужи обличали друг друга без особого энтузиазма. Потому что каждый из них в глубине души был доволен тем, что последний вздох императора примет не он. У постели больного уже почти сутки священнодействовал некий астральный целитель, потомственный кудесник Шенда Кристодемус, спешно вызванный Остерманом из Риги. На него и ляжет ответственность за смерть молодого императора, которую медики, несмотря на различие в диагнозах, единодушно ожидали в ближайшие сутки.

Обер-камергер Иван Долгоруков в начале болезни неотлучно находился у постели царя, но, услышав от Блюментроста, что надежды больше нет, еще днем шестнадцатого января ускакал в свое имение Горенки, и чем он там сейчас занимался, не знал почти никто. А те немногие, кто знали — помалкивали, потому как Иван, умевший подделывать почерк молодого императора, старательно писал поддельное завещание, согласно которому престол переходил невесте Петра, сестре обер-камергера Екатерине Долгоруковой.

Последние двое суток рядом с царем пребывал его учитель, вице-канцлер Андрей Иванович Остерман. Но вечером восемнадцатого января он, почувствовав упадок сил после двухсуточного бдения, удалился в свои покои, наказав протопопу Василию Пряхину немедля будить его в случае любого изменения в самочувствии больного. Этот протопоп остался около Петра — читать псалмы и присматривать, чтобы еретический Кристодемус не совершил над больным чего-либо богопротивного.

Остерману удалось поспать всего четыре часа, когда к нему, преодолев сопротивление камердинера, ворвался протопоп. Был он с перекошенной мордой и явно в расстроенных чувствах, связно не говорил, а только сумбурно восклицал:

— Там!.. Господи Иисусе Христе, помилуй раба твоего грешного! Ваше сиятельство, скорее!

И при этом непрерывно крестился.

Наскоро одевшись, Остерман пошел или, точнее, почти побежал за попом, по дороге вслушиваясь в его не очень членораздельные выкрики. В общем, понять удалось немного, да и то оно вызывало серьезные сомнения. Якобы над больным сверкнула ярчайшая вспышка, а потом сверху образовался ангел небесный, возложивший длань на чело Петра. Видя такое, Пряхин попытался перекреститься, но вместо этого лишился сознания, а придя в себя, обнаружил, что лежит рядом с богомерзким кудесником Шендой, тоже пребывающим в бесчувствии. Протопоп встал, наконец-то осенил себя крестным знамением и, натыкаясь на стены, бросился сообщать о сногсшибательной новости вице-канцлеру.

— Что с государем? — пропыхтел Андрей Иванович.

Но в ответ было еще раз повторено про ангела, и все.

Первое, что увидел Остерман в покоях императора — неподвижное тело Кристодемуса, развалившееся у самого ложа больного. Перешагнув через него, вице-канцлер схватил лежащую поверх одеяла руку Петра, страшась ощутить могильный холод. Но рука была теплая. И вдруг она слегка сжала пальцы, а потом — о чудо! — Петр открыл глаза.

— Что, Андрей Иванович, испугался? — спросил император еле слышным шепотом. — Я, честно говоря, тоже подумал, что мой земной путь окончен, и совсем было собрался последовать за сестрой Натальей. Но Господь в милости своей безграничной решил, что мне еще рано, поэтому не бойся, эта хворь меня не убьет.

Сзади икнул, а потом всхрапнул кудесник-целитель. Петр чуть повернул голову, с интересом посмотрел вниз и предложил:

— Распорядись, чтобы его убрали, он свое дело сделал, а мне надо сказать кое-что важное.

Пока два дюжих лакея вытаскивали бесчувственное тело Кристодемуса, Остерман немного пришел в себя.

— Где Иван Долгоруков? — спросил тем временем император.

— Отбыл в Горенки.

— Та-ак… — было видно, насколько трудно Петру говорить, но он продолжил:

— Перед тем, как мне впасть в забытье, Ванька подсовывал на подпись завещание, где наследницей признавалась Катерина. Я не подписал, а он, вор, так при этом ухмыльнулся… ох, подоткни подушку, чтобы голова легла повыше. Да, хорошо. Знаешь, когда одной ногой стоишь в могиле, понимаешь то, о чем здоровым бы никогда не догадался. Не так уж нужна была ему моя подпись! Небось и сам прекрасно ее нарисовал на поддельной бумаге. Воровство сие надо прекратить, пока оно не дало ядовитых плодов!