Гарри Гаррисон - Путь Короля. Том 1

Странник шел теперь по равнинной дороге. В стороне от нее он завидел крупное строение, огороженное забором из вколоченных в землю столбиков. Сам дом состоял из нескольких комнат — в одной спали, в другой обедали, в третьей держали скотину. Во всех помещениях имелись окна или широкие двери. Хозяева, сидевшие на резной лавке подле дома, окликнули странника, предложили напиться чистой воды из глубокого колодца. Оба, и мужчина, и женщина, были весьма красивы и пригожи: продолговатые лики, широкие лбы, гладкая, не заматеревшая от трудов кожа. Когда же мужчина встал и подошел к страннику, он оказался почти на полголовы выше его. Широкие плечи, стройная выправка, сильные, привыкшие к тетиве пальцы. «Их имена Фатир и Мотир», — прозвучал голос покровителя.

Они пригласили незнакомца в дом, провели по полам, устланным тростником, усадили за стол, поднесли воды в лохани, чтобы он мог умыть руки, и принялись потчевать его разной снедью: были там и жареная птица, и лепешки, и масло, и колбаса с кровью. А когда с трапезой было покончено, женщина села за свою прялку, а мужчины проводили время в беседе.

Когда же спустилась ночь, хозяева, чувствуя себя чуть скованно, проводили гостя к своей просторной, с валиками в головах, перине. Гостю предложили лечь между супругами. Фатир тут же уснул. А неутомимый странник повернулся к хозяйке и принялся страстно ее ласкать. Скоро он овладел ею с неистовостью годовалого жеребенка.

Наутро гость ушел своей дорогой, а у женщины стал разрастаться живот. Через положенный срок она дала потомство ярлов, графов, воинов. Людей, способных вплавь пересечь фьорд, объезжать жеребцов, закалять сталь, обагрять лезвия мечей и в конце концов кормивших своею плотью воронов на местах побоищ. Именно такой жизни желают для себя сегодня люди. Или, может статься, кто-то желает за них…

Однако разве положен предел тому, что он видел? Ай стал Афи, Афи — Фатиром. Из Эдды получилась Амма, из нее — Мотир… Фатир и Мотир, отец и мать, должны иметь сына и дочь, какое там — прапраправнуков! От трэля к карлу, от карла — к ярлу. Так я зовусь сегодня. Но кем я стану после? Кем станут дети ярла? Долго ли еще бродить этому страннику? Сын ярла должен стать королем, а сын короля…

Шеф не сразу сообразил, в какой момент проснулся; он до мельчайших подробностей мог вспомнить увиденное и ни на гран не усомнился в том, что оно содержало намек на него самого. Видение, пожалуй, представляло собой исполинское предначертание изменения потомства, направленное на выведение некоей лучшей людской породы под стать тому, как сами люди занимаются разведением более совершенных пород лошадей или охотничьих псов. Однако в каком смысле — «лучшей»? В умственном? Более способной к овладению новым знанием? Так наверняка бы и сказали жрецы Пути. Или более способной к внутренней перестройке? Умеющей, стало быть, откликнуться на знания, накопленные предыдущими поколениями?

В одном Шеф мог быть вполне уверен: если выведение этой породы осуществлялось тем прохвостом с глумливым лицом, которое, впрочем, было и у его заботливого покровителя, то самые что ни на есть совершенные люди вынуждены будут уплатить ему мзду. С другой же стороны, странник тот указывал ему путь к достижению самых заветных целей.

В непроглядной предрассветной тьме Шеф натянул на ноги вымокшие в росе кожаные башмаки, поднялся со своего соломенного ложа, закутался потуже в одеяло и шагнул в пронизывающую до дрожи рань. Таким и должно быть английское утро на исходе лета. Словно привидение, пересек он спящий лагерь. Оружия при нем не было, только скипетр-оселок притаился в изгибе локтя. Англичане его не утруждали себя окапыванием своего стойбища и не ставили вокруг него изгороди, как обязательно поступили бы на их месте старательные в таких делах викинги, однако недалеко от последней палатки стояли часовые. Шеф подошел вплотную к одному из них, алебардщику Лулле, едва не задел его плечом… Тот, глядя на него широко открытыми глазами, никак не дал понять, заметил ли он появление ярла. Шеф, не оборачиваясь, прошмыгнул мимо и углубился в глухую чащу.

Восток уже обагрился; пока еще невидимые, начали щебетать птицы. Осторожно пробираясь сквозь густые поросли боярышника и крапивы, Шеф вышел на тропку, чем-то напомнившую ему ту дорожку с лесосеки, которая вывела их с Годивой к пустоши и хибарке, где нашли они недолгое убежище от Ивара. И как следовало ожидать, и пустошь, и хибарка вскоре предстали его взору.

День уже вовсю занялся, когда он подошел к хибарке, оказавшейся на поверку совсем жалкой развалюхой. Пока он разглядывал ее, дверь отворилась и на порог тяжело ступила женщина. Трудно было определить ее возраст. На ее бледном лице запечатлелись свидетельства перенесенных утрат; она сутулилась, смотрела перед собой тусклым взором. Так выглядят люди, которым редко удается наесться вдосталь. И все же эта женщина — далеко не старуха, думал Шеф, прячась за деревом. Женщина сиротливо огляделась; не заметив незваного гостя, вышла на захваченную первыми лучиками солнца часть пустоши и вдруг, закрыв лицо руками, тяжело осела и отдалась безутешным рыданиям.

— Какая беда с тобой приключилась, матушка?

При звуке человеческого голоса женщина вздрогнула и подняла искаженное от страха лицо. Увидев, что к лачуге ее пожаловал только один пришелец, да и тот не имеет при себе оружия, она успокоилась и заговорила.

— Беда, говоришь? Давно это уже было, давно началось. Мужа моего увели в войско одного короля…

— Как звали того короля? — спросил Шеф.

Она пожала плечами.

— Не знаю я. Давно это было, несколько месяцев назад. Так я его и не дождалась. Все лето просидели голодные. Мыто сами не рабы, да земли у нас своей нету. Раньше Эди на богатеев батрачил, а потом нас кормить стало некому. С началом этого урожая мне разрешили ходить по полям, подбирать колосья, которые жнецы не скосили. Крохи малые… А хоть бы и так, если бы чуть раньше я их в дом снесла, можно было бы дочурку мою спасти. Но она не дожила до этого, умерла две недели назад… Но это еще не все. Отнесла я ее в церковь, чтобы схоронить по-христиански, а священника-то в деревне больше нет. Выгнали его, говорят, увели язычники, как их там?., люди Пути. Деревенские-то радовались, говорят, не нужно теперь будет ни десятину попам давать, ни лепты св. Петра вносить. А мне-то какая с того радость? Я — бедная, с меня священник десятины не брал, а иной раз и выручал съестным или деньгами, свое же добро отдавал. А хоронить теперь мою дочурку некому. Как теперь успокоится ее душа, если не сказаны над ней слова пастыря? Заступится ли Христос за нее перед Отцом Небесным?