Попова Александровна - Пастырь добрый

— Извини, — неловко выговорил тот. — Не то подумал. Сам понимаешь ведь…

— Но в Друденхаус загляни на днях. Разговор есть. Серьезный, не по пьяному делу.

— Так, — вновь окрепнув голосом, кивнул Финк. — Стало быть, все же будешь вербовать. Честь честью, с бумажками и подписью; подписываться — кровью буду?.. Я-то, грешным делом, заподозрил, что ты впрямь о былой дружбе помнишь; а оно вот как. Работа прежде всего, да, Бекер?

— Напрасно ты так, — отозвался Курт негромко. — Когда я явился к тебе в магистратскую тюрьму — я не знал, что вся эта история завязалась из-за меня, я пришел помочь тебе . И снова приду, если потребуется, позови только. Но прежде, чем меня обвинять в корысти — припомни-ка, Финк, чего ради ты полгода назад влез в мое расследование? Почему информацией поделиться захотел — заметь, сам, первым? Ведь не от избытка сердца и не в память о прежних днях, а для того просто, чтобы и тебя вместе с ней не замели, чтобы, не дай Бог, как сообщника не пришили к делу и на костер не поставили. Не опасайся ты этого — пришел бы? Ведь нет. А тогда — сдал мне все подчистую, и заказчика, и подробности, и денег за это взять не посовестился. Почему?

— Потому что это — другое, — откликнулся Финк уверенно. — Потому что одно дело — лавку обнести, а другое — колдовскими штучками людей морить за просто так, от скуки. Я и тогда тебе это сказал.

— Верно, — согласился Курт. — Сказал. И был прав. И сейчас, Финк — сейчас ничто не изменилось. Я ведь ничем другим заниматься не стал, я по-прежнему ловлю тех, кто вот так, от скуки либо еще какой надобности «морит людей колдовскими штучками». Детей режет, чтобы ими накормить какую-то потустороннюю дрянь. Что-то никто здесь, помогая мне в этот раз, не заикнулся о том, что это не по понятию; и ты в том числе.

— И что же — предлагаешь мне впредь помогать ?

— А что? Лень? Не зазорно, это мы уже выяснили… В таком случае — что? боишься? Тогда понимаю; эти ребята могут напугать, в их распоряжении многое, от тюрем до вызванных призраков. Если так — заставлять не буду…

— Бекер! — остерегающе повысил голос Финк. — Это как понимать — пользуешься тем, что у тебя железяка на шее и клеймо на спине? Что я на тебя руку поднять не могу? брякни только еще слово о том, что я боюсь, и — арестовывай тогда за покушение.

— Не боишься, — кивнул Курт, наливая снова. — Тогда не понимаю, в чем проблема.

— В том, что сейчас мы оказали услугу — я тебе, ты мне, по доброй воле, Бекер, и от души. По дружбе. Но только попробуй вписать меня в ваши списки стукачей, и дружбе конец. Я не вещь, ясно? Не кобель на псарне, которого при нужде можно заставить работать…

— Да, — усмехнулся Курт, придвинув стакан к нему. — Это верно. Кобель, который работает — это я… Погоди, Финк, ерепениться; я все понял. Выпей-ка лучше, помолчи и послушай теперь меня… Вспомни, каково тебе было, когда ты угодил в магистратскую каталажку. В первые минуты, когда понял, что пойдешь на помост за чужое преступление, что тебя рвать будут за то, чего не делал. Страшно было, говорю с уверенностью и не боясь, что ты начнешь размахивать кулаками. Здесь возразить нечего, верно?..

— Это ты к чему? — нахмурился тот; Курт кивнул:

— Сейчас все разъясню… Итак; магистратская тюрьма. Впереди — безвыходность. И вдруг — спасительная мысль: Бекер. Он обещал помочь. Припомни, какое в этот миг пришло облегчение, как сразу захотелось жить и дышать, потому что появилась надежда, почти уверенность, что все будет в порядке, потому что — Бекер обещал вытащить, если что. Ведь так было, Финк? Молчишь… Так и было. И я пришел. Но сейчас кое-что меняется. Через пару недель меня переведут из Кельна; я не знаю, куда именно. Возможно, навсегда, и я в этот город более не вернусь. Дитрих погиб… Да и сам я едва уцелел; подробностей пока сказать не могу, но — поверь, я выжил в этом расследовании исключительно чудом. Да и вся моя служба такова — я могу распрощаться с белым светом в любой момент. А теперь, Финк, вообрази себе, что ты снова попался. Подставили тебя, как в этот раз, или же взяли за кражу, да и припомнили все прочее; словом, я мог бы тебе помочь. Но — меня нет в Кельне. Или, что вероятно не менее, нет в живых. Нет Дитриха, который знал, кто ты и что тебя со мною связывает. И Райзе — допустим, убит. Керн? Да столько вообще не живут. Он в любую ночь может уснуть навсегда. И что, Финк, кому ты станешь объяснять, если тебе снова понадобится помощь? Что ты когда-то оказал услугу инквизитору Гессе по дружбе? Если в Кельне будут работать другие люди — да они тебя в лучшем случае поднимут на смех, а в худшем — добавят плетей двадцать за клевету на светлую память служителя Конгрегации. Я не настаиваю, это в любом случае твое решение, но — если хочешь в будущем иметь прикрытую спину, ты придешь в Друденхаус и поставишь свое имя под документом, который будет подтверждать твою несомненную ценность для меня, а значит, и покровительство Конгрегации в сложных обстоятельствах. Никто не станет осаждать тебя требованиями подслушивать и доносить, Вернер. Могут спросить совета. Могут выслушать, если тебе самому придет в голову что-то рассказать. И смогут защитить, если снова вляпаешься. Все, как и сейчас, с той лишь разницей, что попросить о помощи ты сможешь не только меня лично, но любого служителя Конгрегации, от курьера до следователя, и тебе обязаны будут помочь.

— Все, как сейчас? — переспросил Финк хмуро. — Да если сюда начнут бегать инквизиторы за советами, мне через неделю глотку вскроют и не посмотрят, какие там штучки, колдовские или нет, расследуются.

— Что же у нас — полные идиоты, по-твоему, служат… — возразил Курт и, уловив мелькнувшую во взгляде бывшего приятеля тень, вздохнул, тихо хлопнув по столу ладонью: — Словом, думай, Финк. Если надумаешь — приходи. Я тебя не принуждаю, я не хочу на тебя давить, мы в любом случае останемся приятелями, и я все равно приду на помощь снова, если понадобится, но ты, если подумаешь, поймешь сам, что мое предложение выгодно. В первую очередь тебе… Ну, Бог с этим. Давай эту тему оставим. Я всего лишь хотел оказать услугу — как ты верно заметил, по дружбе, а вышло так, что приходится снова работать. Не хочу, — решительно отрезал он, встряхнув головой, и налил обоим снова. — Сегодня — не хочу.

Покинуть «Кревинкель» он смог лишь спустя четыре часа; горожане вновь косились, проходя мимо, но теперь в их взглядах просматривалось не ожидание пополам с настороженностью, а смесь удивления с жалостью. В лицах тех, кто проходил слишком близко, возникала тщательно скрываемая тень брезгливости, вызванная, однако, не внешним видом майстера инквизитора, умудрявшегося, стоит заметить, оный вид сохранять в приличии, а тем благоуханием, что окружало служителя Друденхауса. По той же причине владелец студенческого трактирчика, в который Курт направил свои стопы, отодвинулся и на миг замер в безмолвии, оглядывая частого гостя с ног до головы и позабыв поздороваться.