Попова Александровна - Пастырь добрый

— «Пшел вон», «Святая Инквизиция, прочь с дороги» и «я сказал, молчать» — вряд ли способствуют установлению доброго отношения к Конгрегации, — заметил Бруно наставительно. — Брось, Курт; ты ждал, что тебе всякий встречный руки целовать станет?.. Знаешь, мне сегодня приснился кошмар — с твоим участием. На площади были разложены угли, над ними на вертеле висел Бернхард с яблоком в зубах, а ты, поворачивая этот вертел, поливал его стекающим жиром и приговаривал — «Adaequato, bene adaequato [212] Соответственно, весьма соответственно (лат.). »… В умах людских нечто подобное и возникает в голове при слове «инквизитор».

На усмешку подопечного он не ответил, лишь покривился, и минуту оба шли молча, прислушиваясь к тому, как с площади у церкви святой Агнессы доносится постукивание молотков — на возведение помоста бюргермайстер, невзирая на то, что сие его обязанностью не было, и выделил приличную сумму, и нанял мастеров. Керн, понимая, какое удовлетворение Хальтер находит в этих заботах, ему не препятствовал…

— В беседе с отцом Бенедиктом, — заговорил Курт уже серьезно, — я обмолвился, что желаю подать еще одно прошение о твоем освобождении от нашей опеки…

— Знаю, — отозвался помощник и, перехватив вопросительный взгляд, вздохнул. — Я ведь тоже с ним говорил… или, точнее, он говорил со мною.

— И — тебе было сказано то же, что мне?

— Судя по всему, да. Я свободен и могу валить на все четыре стороны.

— Ну, и хорошо, — пожал плечами Курт, — все равно ты у нас не прижился.

— Да брось ты, — хмыкнул Бруно снисходительно. — Мы отлично сработались в паре, и мы оба это понимаем; да и кто еще сможет тебя терпеть… Кроме того, он был прав, этот Крюгер. Не умею я жить просто так, а, как показала практика, ничего иного, кроме службы в Конгрегации, у меня должным образом не выходит. Сказал тебе отец Бенедикт, какой мне предлагается выбор?

— Сказал… Неужто ты впрямь на такое пойдешь? Так мечтал о свободной жизни — и снова решишься в неволю?

— Так ведь на сей раз — по собственному произволению.

— Странная тварь человек, верно сказал Дитрих, — вздохнул он, и Бруно помрачнел.

— Вот тебе еще одна причина. После всего, что я узнал, что увидел, после всего, что было — неужели ты думаешь, что я смогу просто отойти в сторонку и продолжить жить как ни в чем не бывало? Что смогу обитать где-нибудь в свое удовольствие, словно в мире все по-прежнему, как было для меня пару лет назад? Я могу что-то сделать; не мог бы — отец Бенедикт не предлагал бы мне остаться, а значит, это что-то сделать должен.

— Гляди-ка, — заметил Курт почти всерьез, — чувство ответственности — штука, оказывается, заразная… Но ты понимаешь, что это означает? Больше шанса тебе не дадут, и если через все те же пару лет ты вдруг захочешь все бросить — так просто это уже не выйдет.

— Навряд ли захочу, — невесело усмехнулся подопечный. — Жаловаться буду, нудить, брюзжать, но бросить — не выйдет не только потому, что не отпустят. Не смогу — сам. Отец Бенедикт сказал, что год я должен посвятить обучению, дабы должность помощника хоть как-то отвечала действительности; что ж, пусть так. Даже интересно…

— Не меня одного будут гонять по плацу, — отметил Курт. — Это греет душу. Когда еще кому-то плохо, собственные мучения уже кажутся вполовину меньше. А сказал он тебе, на какой срок ты попадаешь в эту упряжь? Может, ты попросту не в курсе…

— Нет, я в курсе. До конца срока твоей службы. Ну, если тебя не шлепнут раньше. Тогда я волен пересмотреть свое решение.

— Возьми на заметку, — посоветовал Курт наставительно. — Если захочется уйти — просто подсыпь мне яду в пиво.

— Дорого, — отозвался Бруно, поморщась. — Лучше я снова дам тебе кувшином по черепу. Или расскажу отцу Бенедикту, как ты намеревался вызвать Христа в Друденхаус — и он сам тебя прибьет.

Курт промолчал, застопорившись вдруг, и подопечный, проследив его взгляд, остановился тоже. Впереди, всего в десяти шагах от строящегося помоста, двое мальчишек раскручивали веревку, напевая какую-то считалку, а третий сосредоточенно поджимал ноги, перепрыгивая через веревочную дугу.

— Как мило, — покривился Бруно. — Наглядный пример изменчивости и вечности жизни…

— Ты слышишь, что они поют? — напряженно проговорил Курт, и тот ахнул:

— Неужто ересь какую?

Мгновение он стоял на месте молча, а потом решительно зашагал вперед; стоящий к нему лицом мальчишка отступил назад, прыгающий запутался в веревке, и третий, не успев выпустить ее, налетел на приятеля, едва не сбив на мостовую. О том, пугают ли им непослушных детей в Кельне, Курт подумал мельком, ухватив падающего за шиворот и рывком установив на ноги.

— Мы ничего такого не делали, — предупредил один из мальчишек, медленно отступая назад. — Здесь просто места больше, сейчас на улицах тесно…

— Стоять, — потребовал Курт, повысив голос, когда тот отошел уже на приличное расстояние, явно готовясь дать стрекача. — Скачите вы хоть по кладбищу, — выговорил он раздраженно, — мне все равно… Что это за песенка такая?

— Считалка… — растерянно и опасливо пояснил мальчишка. — Чтоб прыгать удобнее…

— Слова, — пояснил Курт. — Повтори, что ты говорил сейчас.

— Fünf, sechs, sieben, тихо под речною зыбью…

Бруно за спиной втянул воздух, едва им не подавившись, и мальчишки втиснули головы в плечи.

— А что? — уточнил нерешительно один. — Ничего такого нет, майстер инквизитор, это просто считалка…

— Скажи целиком, — попросил Курт уже чуть тише и, когда те переглянулись, осторожно подмигивая друг другу, попытался сбавить тон еще: — Я вас ни в чем не обвиняю. Просто скажите слова.

— Eins, zwei, выбирай, кто-то в ад, а кто-то в рай… Drei, fier, Фридрих всех зовет на пир…

— До конца, — потребовал он, когда мальчик запнулся.

— Fünf, sechs, sieben, — настороженно выговорил тот. — Тихо под речною зыбью… acht, neun, zehn, прыжок! слушай дудочку, дружок…

— Вы сами придумали? — уточнил Курт и, увидев напряжение в глазах, повторил: — Я ни в чем вас не буду обвинять, ясно?.. Так что же? Вы придумали ее сами?

— Нет… — проронил все тот же мальчишка. — Просто услышали…

— Где?

— Ну, как — где… у других… Да ее все знают. Ну, наверно, придумал кто-то, это понятно, только я не знаю, кто. Просто… просто все ее знают, и все.

Несколько секунд Курт стоял неподвижно, глядя в мостовую под ногами, а потом молча двинулся прочь, через площадь мимо возводящегося помоста.

— Что все это значит? — догнав его, спросил подопечный чуть слышно и, не дождавшись ответа, встряхнул за рукав: — Эй! Какого черта!

— Он пытается вернуться, — пояснил Курт тихо. — На сей раз сам. Своими силами. И когда это удастся, совладать с ним будет куда сложнее…

— «Он»? — уточнил Бруно. — То есть — Крюгер?.. Я не понял; мы ведь, кажется, уничтожили его? Ты же говорил — мы его уничтожили!