Попова Александровна - Пастырь добрый

— Полагаю — да, — ответил Курт твердо. — Из всего, что я знал, что мне было доступно из способов противодействия на тот момент — да, я считаю, что поступил правильно. Я не дал освободиться преступнику. Суд над моими действиями творит здравый смысл, и я всегда полагал, что его довольно, однако все со всех сторон говорят мне, что действовать должно чувство. Что без него разум ничего не значит, ничего не стоит. Но мое чувство велело бы мне бросить оружие и позволить ему творить, что он хочет, чтобы сохранить жизнь человеку, который не безразличен мне, которого любит и ждет жена, которую я не хочу оставлять убитой горем… И прежде, чем убить Дитриха, я похоронил чувство. Потому что оно мешает. Не мне — мешает делу. Это я такой урод, или остальные…

— … неполноценны?

— Слабы.

— Человек слаб, — вздохнул духовник. — Слаб не только телом, в первую очередь — душой; любой человек. И ты тоже… но ты сам это знаешь, посему не стану углубляться в проповедь. Свое чувство ты похоронил, вот только похоронил заживо, в том и есть твоя беда и твое спасение… Тебе нужен четкий и недвусмысленный ответ? Вот он — все правильно. Ты был прав. Тебе так скверно сейчас лишь оттого, что ты не смог получить все, не смог и спасти близкого человека, и исполнить то, что должен был, и это понятно. Но ты был прав… тебе стало легче?

— Нет, — возразил он коротко, и наставник удовлетворенно кивнул:

— Вот и хорошо. Похороненные чувства в могиле копошатся…

— Надеюсь, не вылезут, — отозвался Курт серьезно. — Пусть покрикивают оттуда. Так лучше.

— Хочешь легкой жизни? — невесело улыбнулся отец Бенедикт. — Решений, которые просты? Такого не бывает, мальчик мой — не в твоей службе…

— Ну, почему же, — оборвал он теперь уже решительно, — бывает. Задержать и предать казни такого, как этот Бернхард — это простое решение; исполнение может оказаться сложным, но решение проще некуда.

— Да, исполнение оказалось сложным, это верно… — вздохнул духовник, посерьезнев. — Сложным — не только для тебя.

— В первую очередь не для меня, хотели вы сказать, отец, — уточнил Курт. — И это — это еще одно, что меня… смущает в этом деле. Этот священник — ведь это его смерть спасла нас, так? Это был просчет Бернхарда — не того выбрал в жертву? Слишком… что — слишком благочестивого?

— Что невероятного видит инквизитор в подобном повороте дела? — с напускной строгостью спросил духовник; он покривился:

— Вы словно сговорились с Бруно. Вам ли не знать, отец, насколько велика вероятность повстречать святого средь рода человеческого и насколько оправданны могут быть подобные ожидания.

— Вот ты это и сказал, — пожал плечами наставник и, перехватив его взгляд, кивнул: — Ну-ка, выкладывай. О чем еще ты умолчал?

Курт ответил не сразу; минуту он сидел молча, глядя на Распятие перед собою и вспоминая другое, то, что возвышалось над алтарем в мертвой деревне…

— Я его видел, — произнес он, наконец, тихо. — Когда отец Юрген лежал мертвым, когда мы выходили из церкви… Что-то толкнуло меня обернуться. И я его видел. Он стоял там, у алтаря. Это было не видение, не бред, порожденный всем пережитым — я видел его. И когда я уже решился подойти, убедиться — двери передо мной захлопнулись…

— И?

— Я не стал пытаться открыть их. Не знаю, почему.

Тишина снова снизошла в часовню — снова долгая, глубокая, но теперь первым заговорил духовник.

— Я тоже тебе кое-что расскажу, — сообщил отец Бенедикт уже серьезно. — При твоем прошлом расследовании, когда стало известно, что ты внедрен в среду чародеев неизвестной силы, неизвестных способностей — ты помнишь, кто прикрывал тебя с этой стороны?

— Абиссус [209] Abyssus — бездна (лат.). ? — уточнил Курт отстраненно, и наставник погрозил сухим узловатым пальцем:

— Пороли мы вас за такие словечки, да видно, мало… В тех стенах не только отчисленные курсанты томятся, но еще и подвизается братия; не сплошь праведники, как вы поговаривали, однако — именно их моления сохранили тебе жизнь в тот раз. Именно благодаря им ты пережил удар того чародея. Помнишь это?

— Такое не забывают, — согласился он мрачно.

— В этот раз, — тихо продолжил наставник, — выслав зондергруппу на поддержку, я снова обратился за помощью к братии. Знал, что ты опять ввязался во что-то серьезное… Но они отказали мне. Не будем молиться, было мне сказано. Все уже решено.

— Ха, — не сдержавшись, выдохнул Курт, и духовник нахмурился. — Быть может, нам с Бруно и вовсе не стоило заходить в ту деревню? Заслать туда одного только святого отца — и все… Простите, — осекся он и, зажмурившись, встряхнул головой, отерев ладонью лицо; наставник осторожно взял его за локоть, отведя руку в сторону, и указал вперед:

— Взгляни. Да, — подтвердил он, когда Курт вновь поднял взгляд к Распятию. — И это было решено. Он знал это. Но если ты полагаешь, что Христос от начала времен знал также, что будет есть вечером накануне Своего двадцать третьего дня рождения, или что в минуту Его распятия происходит на каком-нибудь отдаленном острове…

— Знаю, — не отводя глаз от изваяния перед собою, вздохнул он. — Сам все это говорил Бруно. Все это знаю. Знаю, что в январе будет холодно, но осознание неизбежности и закономерности этого не мешает тому, что этот факт мне не нравится. Мне не нравится, что что-то решено за меня, со мной — а я об этом не знаю. Что пути Господни неисповедимы для Него Самого.

— Что — зазорно служить не всесильному Богу?

— Был бы всесильным — нахрена Ему служители, — возразил Курт и спохватился снова: — Простите, отец. Четверть часа назад я говорил с агентом.

— Интересный, судя по всему, был разговор, — усмехнулся отец Бенедикт, вновь посерьезнев. — Было решено, что ты останешься жить; разве плохо? Что виновный в гибели людских душ будет наказан, что…

— … тихий провинциальный священник погибнет.

— А откуда тебе знать, что это не было его целью в жизни? — пожал плечами духовник. — Может, он с детства мечтал стать мучеником и всю жизнь искал ст оящего повода.

«Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что Господь ведет его по последней стезе» — вспомнились слова понурого служки; и деревянные четки в ладони… «Быть может, вы просто не пробовали»…

— Может быть, — согласился Курт тихо, и наставник взглянул в его лицо пристально, словно увидя нечто, чего прежде в его духовном сыне не бывало. — Значит, он им стал. И — я знаю, что я видел. Поэтому…

— Да? — поторопил отец Бенедикт, когда он замялся, собираясь то ли с духом, то ли со словами. — Намерен написать рекомендацию?

— Намерен, — кивнул Курт решительно. — По представлению инквизитора процесс беатификации упрощается, я все верно помню? Если то, что он сделал, не чудо, если его деяние — не проявление святости, то что ж еще?.. Уверен, проблем с канонизацией не будет. Уже сейчас можно выслать в Хамельн кого-нибудь для сбора сведений о жизни отца Юргена; потихоньку, не говоря, для чего это делается, дабы никому не пришло в голову приврать.