Попова Александровна - Пастырь добрый

Прошлой ночью, не дождавшись от Бюшеля даже намека в ответ на свои осторожные вопросы, он между делом, всем своим видом живописуя полнейшее сострадание, вскользь упомянул о том, что бюргермайстер уже готовит людей для набега на свалку у стен Кельна, решив, пусть и не покарав подлинного убийцу, но зато показав, кто в городе хозяин, заодно утешить душу. Разумеется, заметил он с тяжким вздохом, Хальтера можно было бы отвратить от этой идеи, если б от обитателей самовольных поселений обнаружился вдруг хоть какой-то прок — к примеру, полезная информация… Курт надеялся, что его угроза возымеет свое действие, и сегодня Бюшель предоставит ему хоть что-то; в том, что любое событие, совершившееся на свалке у стен города, не могло пройти незамеченным для копошащейся там живности различных полов и занятий, он не сомневался и тихо бесился оттого, что выжидание и пустые разговоры — единственное, что дает призрачную надежду узнать хоть что-то. Для себя Курт решил, что более не переступит порога «Кревинкеля» без крайней необходимости, если этим вечером не услышит от держателя этой конуры чего-либо стоящего — посещения сего злачного заведения были довольно вредоносными как для здоровья телесного, сказываясь головной болью поутру, так и для состояния психического, выливаясь в самобичевание по причине бесплодно истраченного времени.

Бруно отыскал его в двух улицах от Друденхауса; вид у него был мрачновато-настороженный, всклокоченный и потусторонний, из чего и менее дотошный следователь с уверенностью заключил бы, что подопечный был разбужен недавно и без церемоний. Подрагивая на предутреннем октябрьском ветру, тот сообщил, что Курта требуют в Друденхаус — незамедлительно и без отговорок; причины столь невероятной спешности помощнику названы не были, однако же, навряд ли майстер обер-инквизитор мог призвать своего подчиненного к четырем часам утра лишь ради совместного молебствия о благополучном исходе дознания.

Керн вообще был весьма далек от благочестиво-молитвенного настроения, и отповедь, встретившая Курта на пороге его рабочей комнаты, будучи в чем-то традиционной и привычной, сегодня отличалась большей горячностью и искренностью. Его ночные походы были упомянуты вновь, теперь уж в столь неприкрыто разгромной манере, что Курт невольно поморщился.

— И какого же хрена, — тут же повысил голос Керн, привстав с места, — ты кривишься на меня, точно на мерзлое дерьмо, дозволь узнать? Весь Друденхаус, все магистратские солдаты, видящие тебя каждый вечер на улицах, вскоре будут знать, где и с кем ты увеселяешься по ночам!

— Отчего-то сдается мне, что сей прискорбный факт — не их собачье дело, — заметил он ровно, и начальственный голос перешел в придушенный крик:

— Это мое собачье дело, Гессе! Я рассчитывал, что твои отлучки принесут хоть какие-то плоды, я терпел долго…

— Три дня, — возразил Курт, приподняв руку, и, с интересом взглянув на непристойно чумазые после «Кревинкеля» ногти, покривился снова, ощущая себя без привычных перчаток, как без кожи. — Срок, конечно, в своем роде символический, тем паче для обер-инквизитора, однако же…

— Довольно, — сорвавшись уже на шипение, оборвал его Керн. — Не забывайся, Гессе, или я отстраню тебя от дознания вовсе; осознал мою мысль?

— Мне теперь же передать дела Дитриху? — с невиннейшим смирением в голосе уточнил он, и начальствующий взор вперился в него крепко, остро, словно пыточный крюк, а голос вновь опустился до обыкновенного чуть повышенного тона, слышанного уже не раз прежде.

— Не испугался, — подытожил Керн, глядя на подчиненного сквозь прищур оценивающе. — Стало быть, есть чем отбиваться; так?..

— Есть, — уже серьезно кивнул Курт. — Это не слишком много, добавляет тайн, однако же, вместе с тем и проясняет кое-что в нашем деле. Могу отчитаться теперь же, если вы не желаете вначале завершить с тем, для чего я был вызван.

— Это подождет. Попутно и выясним, сколь основательны мои подозрения… — уже тихо, почти обреченно возразил Керн, снова садясь к столу и указуя на табурет напротив. — Я слушаю, Гессе.

— Как скажете, — пожал плечами Курт, придвинув табурет ногой и усевшись. — Постараюсь кратко… На свалке за стенами, где произошло первое убийство, обитают те, кто и прежде не пребывал в гармонии с законом, но когда-то жил в Кельне, а значит — общался и с посетителями «Кревинкеля» также…

— А теперь то, чего я не знаю, — поторопил его Керн; он недовольно покривился.

— Я лишь хотел напомнить немаловажную деталь, Вальтер… Так вот, исподволь я попытался узнать у хозяина, не сносится ли он с кем-либо из них сейчас, а если да — то не видел ли, не слышал ли кто из них чего-либо странного в ту ночь. Сегодня, наконец, на мой, скажем так, запрос пришел ответ: да, той ночью неподалеку от места преступления был кое-кто из этой среды, и — да, он видел и слышал кое-что.

— Что-то твои приятели подозрительно ревностно взялись за дело, — хмуро заметил тот, и Курт мимолетно усмехнулся.

— Ничего подозрительного. Я сообщил Бюшелю, хозяину этой дыры, что бюргермайстер намерен сравнять свалку с землей в ближайшие дни, и обещал его отговорить, если мне дадут хоть какую-то информацию.

— Что-то я ни о каких планах на этот счет не слышал.

Курт пожал плечами.

— Но сведения я же получил?

— Ясно… И?

— Ergo, — кивнул он, посерьезнев. — Некто рассказал, что ночью на свалке он видел фигуры нескольких людей; не двоих, не троих даже, а — нескольких . Первое мое предположение верно: это не одиночка. Двое из них были — низкорослое нечто, которое мой источник счел за девчонку, и человек, сидящий на земле чуть в сторонке, вперившись в колени лицом, словно пьяный. Девчонку, к слову замечу, никто не удерживал и рук не выламывал. Id est [46] то есть (лат.). , сие были — наша соблазнительница и Финк.

— Иными словами, Гессе, ты нашел прямого свидетеля убийства Кристины Шток, — подытожил Керн тихо, и он вздохнул:

— Не совсем так. Этот человек видел несколько фигур, стоящих кружком подле свечей или светильников, а также слышал кое-что; однако же, близ происходящего там он не задержался более полуминуты, посему…

— Не томи, — поторопил Керн почти угрожающе. — Что он там слышал, твой человек?

— Музыку. — Курт сделал паузу, пытаясь понять, почему в лице начальства не проскользнуло ни тени удивления, лишь раздражение и словно бы обреченность, точно тот услышал новость невеселую, быть может, даже крайне скверную, однако ж, не неожиданную. — О музыке, которая пригрезилась ему в пьяном бреде той ночью, мне говорил и Финк, когда я пытался заставить его припомнить хоть что-то. «Как пастушья дудка» — сказал он; человек же со свалки, в прошлом уличный музыкант, выразился однозначно: флейта… Смотрю, Вальтер, вы не удивлены, — завершил он даже не вопрошающе; Керн поморщился, мотнув головой: