Попова Александровна - Пастырь добрый

— А вот это ближе к истине. Дети… — повторил он чуть слышно, потирая гудящую голову и силясь осознать, отчего вновь поселилась над переносицей эта острая, рвущая боль — есть ли это следствие бессонной ночи и угощения, полученного в «Кревинкеле», или снова подспудно гложет нечто, что он должен видеть и понимать, но не может ни понять, ни увидеть. — Флейта. И идущие за нею дети… Есть свидетельства того, что это было? Что не просто россказни?

— Понятия не имею, — откликнулся Бруно, не задумываясь. — Никогда не интересовался. Еще с полгода назад на этот твой вопрос я б вовсе расхохотался тебе в лицо. По-твоему, есть связь? Все же — где Хамельн и где Кельн, если б и было хоть чуть в этом достоверности…

— Сейчас сказать не могу — сам не знаю. Может статься, прояснится что-то, когда наше… юное дарование закончит обход города.

Томас Штойперт вернулся в Друденхаус лишь к вечеру; поправ собственные выводы после зрелища, увиденного им у стен собора, он обошел город полностью — от одних ворот до других и от пустыря до старых кварталов (чего Курт не мог и помыслить, а посему предупредить приезжего эксперта о закрытости тех улиц ему в голову не пришло), откуда его вежливо, но непреклонно завернули прочь. Теперь он сидел в рабочей комнате следователей под их пристальными взглядами, обхватив обеими руками объемистую флягу Райзе, которую тот уже закаялся получить назад неопустошенной. Курт, на время отринув всю свою неприязнь к задаваке с особого курса, говорить старался спокойно и негромко (тем паче, что чрезмерно резкие и громкие звуки отдавались в голове дикой болью, с этого унылого утра так его и не покинувшей), поминутно ловя себя на том, что его начинает сносить на интонации, с какими обращался его подопечный к приходившему в Друденхаус мальчишке Мозеру.

Штойперта мелко лихорадило, и теперь все его невеликие годы были видимы явственнее, чем при первой встрече этой ночью — он и впрямь походил сейчас на мальчишку, который, забравшись на чердак, нежданно обнаружил там скопище всех демонов, каковые известны и не известны роду людскому. Как вывел Курт из выдавливаемых медленно, через силу, пояснений эксперта, исследование города ударило по его неокрепшим нервам не в пример сильнее зрелища, виденного утром. В первый раз ему стало плохо на главной площади Кельна, где гибель людей имела место относительно давно (миновало уже около трех месяцев), однако сила оставленного ею, как выразился Штойперт, следа возмещала срок давности с лихвой. У старых кварталов случился второй приступ дурноты, и тому факту, что пройти далее ему возможности не дали, выпускник особого курса академии святого Макария был отчасти даже рад. После город раскрывался своему исследователю послушно и изобильно, довершив столь насыщенный день последним ударом, когда тот, вернувшись в Друденхаус, имел неосторожность перед докладом о своих наблюдениях заглянуть в часовню за душевным отдохновением, где напряженность перешла в нервную трясучку: сразу за поворотом коридора коротенькая лестница вела в подвал с помещением допросной и камерами.

— Кроме этого, — бесцветным и безжизненным голосом договорил Штойперт, приложившись к горлышку в очередной раз, — отметить могу лишь пустырь у стены… но и там, убежден, дело не в недавности произошедшего, а в количестве… Еще — мест а, для подобных ощущений логичные, вроде магистратской тюрьмы, насколько можно уловить из-за стен… И — еще бойни у окраины; на бойнях хуже всего…

— Вчера был понедельник, — подтвердил Курт. — Мычание стояло на полгорода.

— Понимаю, есть над чем посмеяться, — вяло откликнулся Штойперт, покосившись в его сторону то ли с укоризной, то ли смущенно. — Однако и такое я тоже ощущаю. Что поделаешь. Может, с опытом научусь разделять людей и… Я вам не сильно помог, верно? — вздохнул он скорее с утверждением, нежели спрашивая, и присосался к фляге на сей раз всерьез и до дна.

— Пока неизвестно, не бичуйся раньше времени, — возразил Курт, опережая язвительно-укоряющие замечания сослуживцев; при взгляде на понурое лицо эксперта вдруг припомнились собственные самоистязающие мысли полтора года назад, ощущение собственной тупости и никчемности, когда все то, что так просто бывало при обучении, никак не складывалось в реальной работе столь же стройно и легко…

— Единичный эпизод насильственной смерти я перестаю улавливать спустя примерно неделю, если это вам поможет, — всеми силами стараясь не потерять остатков достоинства, прибавил Штойперт. — В зависимости от силы переживаний убитого, этот срок может укоротиться или продлиться, но в основном — это дней пять-шесть… В вашем случае это даже к лучшему, как я понимаю.

— А случаи, когда… вы вообще ничего не улавливаете, майстер эксперт? — уточнил Ланц с недоверчивой ухмылкой. — Бывали?

— Хотите сказать, что я мог пропустить сегодня что-то?

— Так может такое быть или нет?

— Может. — Штойперт поднес флягу снова к губам и, свистнув пустотой внутри, воззрился на нее удивленно. — Простите… — пробормотал он растерянно и виновато, возвратив ее Райзе; тот отмахнулся. — Да, такое может быть, — повторил эксперт, глядя на свои подрагивающие пальцы. — Если кто-то намеренно пожелал это скрыть. Если с их стороны работает свой эксперт, который, предполагая появление кого-либо, подобного мне, озаботился сокрытием следов.

— Стало быть, и такие следы можно замести?

Тот кивнул — молча, прикрыв глаза и переводя дыхание осторожно и преувеличенно спокойно. Щеки у Томаса Штойперта были цвета грязного известняка, а под глазами поместились синеватые круги, точно бессонных ночей у него за спиною осталось великое множество, и с ними чередовались голодные полные забот дни; Курту даже почудилось (или вправду так?..), что выпускник особого курса даже изрядно потерял в весе за этот день.

— Если же вы имели в виду мои недостаточные умения или небрежность, — тихо добавил эксперт, все так же не открывая глаз, — то… Как бы вам это объяснить… Здесь не умение главное и не внимательность; если никто не мешает, этого не ощутить нельзя. Невозможно не уловить. Как вонь. От напряжения внимания и тренированности не зависимо.

— Однако ж, — не унимался Ланц, — когда нынче ночью вы, майстер эксперт, ехали через Кельн — ведь вам же, прошу прощения, не смердело?

— Это… — Штойперт открыл таки глаза, но на собеседников не смотрел, устремив взгляд в стену против себя. — Это… не всегда в работе; иначе и жить было бы невозможно — весь мир полон подобных следов, так можно было бы и с ума сойти. Бывает, конечно, что накатывает внезапно, мимовольно, однако такое большая редкость. Когда появляется необходимость, надо настроиться, попросту разрешить себе это чувствовать, и тогда идет уже само… Просто поверьте мне на слово. Если б это было в городе, я бы увидел.