Попова Александровна - Пастырь добрый

— Сперва я испугался. Я все думал — может, мне все это мерещится, все никак не мог поверить, видел, что все всерьез — а верить не хотел, но когда Штефан стал рассказывать… Меня как приморозило. А потом я подумал, что не стоит ему говорить, что со мною происходит, потому что он может подумать, что я просто решил его поддержать перед взрослыми, чтобы его послушали, а на самом деле ничего нет, и я ему не верю. Что — так, по дружбе просто.

— Дыхание… — повторил Курт задумчиво. — Более ничего?

— Голоса.

— Голоса…

— Да, голоса. Только той девчонки, ледовщиковой дочки, я не слышал… а может, и слышал, не знаю, я ведь с нею не знаком. Штефан говорил, что она его звала, а я — я там многих слышал. Знаете, будто в одной комнате собрали кучу детей, и девчонок, и мальчишек, и они все разом говорили.

— Что говорили?

— Да всякое… — неуверенно передернул плечами мальчишка. — Все больше как-то непонятно, в том смысле — слов не разобрать, но бывало, что я слышал, как будто все голоса где-то далеко, а один кто-то подошел к самой дверце и так близко-близко — «Иди сюда, Франц»… — мальчишка вновь дрогнул плечами, теперь зябко, точно в спину ему подул невидимый ледяной ветер. — Или, бывает, «поиграй с нами» или «пойдем поплаваем, мы все здесь плаваем»… И давно уж так, каждую ночь…

— Ты что ж — каждую ночь ходишь мимо спуска в подпол?

— Не то чтобы… — смутившись, Франц отвернулся, побледнев и вместе с тем пойдя пятнами, точно его уличили в некоем непотребном занятии. — Я… туда прихожу просто…

— Для чего? — спросил Курт, запоздало поняв, что вышло резко, почти грубо, и уточнил, постаравшись смягчить голос: — Ты ведь, как сам сказал, этой дверцы боишься, тебе страшно к ней приближаться, так зачем же ходишь?

— Не знаю, — чуть слышно откликнулся Франц, потупясь и отвернувшись. — Любопытно… или… Я не знаю. Тянет меня туда. Не могу не ходить. И заглянуть, бывает, хочется, только я не осмелел еще настолько, чтоб заглядывать…

— И надеюсь, что никогда не наберешься на это смелости, — оборвал Курт на сей раз уж умышленно строго. — Штефан заглядывать не желал, даже дверь забаррикадировал, однако — чем все кончилось?

— Я понимаю, — кивнул мальчишка натужно. — Только больно уж тянет. А сегодня ночью, знаете… Дудочка играла. И здорово так…

— Дудочка… — повторил Курт таким тоном, что мальчишка распрямился, бросив в его сторону настороженный взгляд.

— Да, дудочка, — подтвердил Франц напряженно. — А что?

— Не ходи к этой дверце больше никогда, — уже не строго — жестко потребовал Курт. — Понял меня? Тебе повезло больше, чем Штефану, который с тем, что погубило его, был один на один, ты в безопасности, пока держишься и не поддаешься на их увещевания. Мысль «заглянуть» — забрось и никогда к ней не возвращайся. Ты ведь понимаешь, что, стоит лишь шаг сделать к ним — и…

— Понимаю, — вновь опустив голову, понуро согласился Франц.

— Это не игра, это смерть — настоящая. Они не шутят.

— А кто — «они»? — уж и вовсе за пределами слышимости спросил мальчишка; Курт вздохнул, невольно потупясь тоже, и пожал плечами.

— Не знаю. Они, он, она… Оно . Что бы там ни было. Ты действительно будешь следующим, если не послушаешься меня и здравого смысла, если будешь продолжать подходить к этому люку из любопытства. Тебе, Франц, не кажется, что для любопытства, простого любопытства, это уж чересчур? Что иное что-то заставляет тебя подступать все ближе и ближе?

— Не знаю, — без особенной убежденности пробормотал тот. — Может, и так… Я не буду туда ходить. Самому не хочется, чтоб как Штефан… Послушайте, а быть может, вы его поймаете? Ну, я не знаю, как, но — вы ведь инквизитор, вы должны знать! Я подойду к люку и его выманю…

— Я не могу предложить тебе защиту, — вздохнул Курт, с неприятным чувством отмечая, что в голосе звучат оправдательные нотки, явно не придающие ему значительности, а мальчишке — уверенности. — Можешь ли ты поручиться, что оно появится, если я буду рядом? Не можешь. И я зря потрачу ночь, которую могу употребить для того, чтобы найти, как уничтожить это гарантированно. Повторяю: пока не станешь вести себя неосторожно, ты — в безопасности.

— Да, понимаю… Просто я устал, — пояснил Франц, сникнув. — Сопротивляться устал. Бояться устал. Я… я больше не хочу бояться. Надоело. Хочу сделать что-нибудь.

— Думать даже не смей, — погрозив мальчишке кулаком, чуть повысил голос Курт. — Давай без самовольности, хорошо? Условимся так: ты просто собираешься с силами и даешь работать мне. Мы друг друга поняли?

— Да… — неуверенно пожал плечами Франц и, встретив его взгляд, поправился уже решительнее: — Да, я обещаю. Я не буду туда больше подходить и вообще — буду вести себя тихо.

— Надеюсь, — вновь продемонстрировав мальчишке кулак, затянутый в черную кожу, отметил Курт. — А теперь, Франц (это важно), припомни, когда все началось.

— Не знаю, — не сразу отозвался тот. — Точно не скажу. Давно. Пару недель назад, быть может.

— И за это время ты никому не рассказал об этом? — усомнился Курт; тот невесело улыбнулся.

— А кому такое расскажешь? — спросил парнишка уныло. — Матери? Духовнику, как Штефан? У меня хватало мозгов на то, чтоб понять, как на меня тогда посмотрят.

— Я не о том; ведь есть же у тебя друзья, хоть приятели, кроме Штефана? Им ты не рассказывал?

— Нет у меня ни друзей, ни приятелей. Времени не хватает на игры и прочую ерунду — мне работать надо. Я в семье единственный мужчина… Что вы смеетесь? — нахмурился Франц, и он убрал невольно наползшую на лицо улыбку. — Так и есть.

— Извини, — искренне попросил Курт. — Не хотел тебя обидеть.

— Вы хотели узнать, не рассказывал ли мне еще кто о чем-то таком, нет ли еще кого, кто видит все это, да? — уверенно предположил Франц; он кивнул. — Да убежден, что почти каждый. Вы не заметили — дети притихли?

— Нет, — честно сознался он, и мальчишка усмехнулся:

— Ну, понятно, каждый обращает внимание на своих… Друзей у меня нет, это верно, но я же вижу остальных — на улицах или в домах, куда меня посылают по делу; и все какие-то… ненормальные. Словно пришибленные. Сейчас вот вы пойдете в Друденхаус — обратите внимание, если, конечно, хоть один ребенок вам встретится по дороге. Это вот еще одно — даже и безо всякого комендантского часа никто не шатается по улицам, даже кому заняться нечем.

— Должно бы было быть наоборот, — возразил Курт, — если дома творится такое — не логично ли быть подальше оттуда?

— А логично хотеть заглянуть за дверь, которая вызывает у меня панику?.. — тихо отозвался Франц. — Такие дела, майстер инквизитор. В Кельне давно что-то происходит, а никто не видит этого, потому что никого не интересует, что видят, думают и чего боятся дети. И пока каждого не потеряют, вот как Штефана…