Марик Лернер - Совсем не прогрессор

— Так тебе еще страховку должны дать, — удивился Сашка.

— Ага, ты, когда в армию шел, не забыл оформить дополнительную? Молчишь. Я тоже не задумывался. Мы же сильно умные! А по армейской не больно-то размахнешься. На пару лет сносного существования. Да и есть у меня мысль купить где-то здесь развалюху. По льготе комнату непременно дадут, да годик ждать придется, а пока мне на вокзале ночевать?

Спрашивать, почему он домой не рвется, Сашка не стал. Догадывался. Прямо никто ничего ему не объяснял, но по кое-каким недомолвкам и от Гали и от Титаренко несложно допереть.

— Я подумаю насчет работы, без балды обещаю. Есть одна идея, но когда ближе к выписке будет. А пока пиши, — сказал Сашка. — У тебя получается. Я вчера отзывы смотрел в общалке.

— Я тоже. Когда хвалят, приятно, а жить пока на что? Отслужил, блин. Зачем все это было, ты можешь ответить?

— Мы были солдаты. Мы служили своей стране. С войны нельзя уволиться по собственному желанию.

— Да… Я помню политинформации: «В чем смысл жизни? В чем долг перед Отечеством? Где мое место в судьбе моего народа?» Только после ответа на эти вопросы можно говорить о воспитании настоящей убежденности в правоте своего дела, своего поведения. Надо начинать воспитание молодежи с обсуждения этих вопросов, привлекая материалы из жизни великих людей, великих революционеров. И еще: «Постоянно воспитывать молодежь в атмосфере революционной романтики, устремленности к революционному идеалу — в атмосфере самопожертвования „я“ ради любимого „мы“». Тебя не тошнит от речей?

— Вспомни «Бремя белого человека» Редьярда Киплинга. Кто, если не мы?..

— Не замечал за тобой любви к поэзии, — удивился Игорь.

— Киплинг хоть и англичанин, но прав. Уйти — не выход. Нас не оставят в покое. Уступить — показать слабость. Непременно вцепятся. Целая стая прибежит кусать за пятки.

— Значит, это никогда не кончится…

— Никогда не говори: все было зря, — сердито сказал Сашка. — Когда я слышу: «Афганский синдром», — я либо сразу посылаю собеседника, либо просто ухожу, в зависимости от того, кто мне это сказал и в какой ситуации. Нет никакого «афганского синдрома»! Пусть американцы плачут по поводу Вьетнама. Да, я убивал. И что? Я не чувствую себя проигравшим, и совесть меня не мучает. Я сделал, что мог и насколько мог. Мне плевать на политические расчеты политиков. На рост влияния США или свержение светского правительства исламистами, выходящими на нашу границу и мечтающими распространить влияние на север. Мы выполняли свою боевую задачу согласно присяге. Правильность или праведность войны — побоку. Войны начинают не солдаты. Мы воевали за свою жизнь и жизнь своих товарищей. За тех, кто просто живет в стране за нашими спинами. Что и как там происходило — это совсем другой вопрос, и не считаю правильным происходящее замалчивать. Мы совсем не ангелы и вели себя далеко не лучшим образом, но это война. Снаряды и пули не убивают избирательно, тщательно отсеивая посторонних гражданских, если из кишлака стреляли. В борьбе с партизанами гуманизм очень быстро испаряется. Увидишь один раз своего умирающего друга — и жалость к врагу пропадает. Нет для нее места.

Он плюнул в открытое окно и после короткой паузы продолжил:

— В ста двадцати километрах от Кандагара есть замечательное место. Десяток роскошных домиков с мраморными полами, стенами из гранитных блоков и с прекраснейшей облицовкой. Мебель антикварная. Асфальтовые дорожки и ухоженный сад с фруктовыми деревьями. Еще взлетно-посадочная полоса, водонапорная башня и кирпичная стена вокруг. То ли загородная дача афганского шаха, то ли дом отдыха для богатея. Курорт. Если не обращать внимания на табличку у входа в центральном здании с фамилиями, именами и званиями. Больше сотни, и внизу еще место оставлено. У половины и могил нет. Домой отправляли пустые запаянные гробы. Никто из них не хотел умирать. Вот твоя задача — не забывать об этих людях и отдавать им должное, показывая историю такой, какая она есть. Грязной, кровавой, с постоянным голодом, усталостью и страхом — без прикрас. Честно. Все. Мы вернулись и имеем право рассказать. Лучше так, чем держать в себе. Боевые действия для меня закончились. На окружающих людей бросаться не тянет. Все это осталось там. А здесь я собираюсь жить. У меня еще много дел ожидается, и в будущем я добровольцем проситься не стану. Уклоняться — нет. Не буду. А рваться в первые ряды, имея за спиной семью, — увольте. Воевать можно и нужно, защищая свою семью, свой дом, страну. Все остальное — хрень, но понимание приходит задним числом. Наверное, потому в армию и призывают молодых. Они еще не знакомы со смертью, не видели толком жизни и считают себя бессмертными. Согласен?

— Да… Наверное.

— Вот и прекрасно.

— Все-таки возвращается память? — спросил, помолчав, Игорь. — Базу помнишь. Да и вообще. Эмоционально и путано. Задело тебя.

— По ночам, во сне, мне нередко крутят кино. С эффектом присутствия, но вроде со стороны.

— А мне вот постоянно снится, как я хожу. Но это не о прошлом. Мечта. Почему-то хожу и хромаю. Ноги на месте, а все равно хромаю.

— Неизвестно еще, что хуже. Подобные мечты или мое. Вечно куски без всякой системы и порядка. То пара месяцев назад, то пара лет прошла. Никакой системы и последовательности.

— Можно подумать, кто-то помнит подробности недельной давности. Что ел и с кем разговаривал. Или где был год назад.

— Утешил. Тоже правда. Лишнее не удерживается. Не нужен тебе номер телефона — моментально исчезает из памяти. Самое яркое сохраняется, а будни стираются намертво. Без надобности. Проблема — все больше вспоминается не слишком приятное. Иногда, — признался Сашка, — я об этом жалею. Лучше бы и не возвращалось. Я был не очень располагающим к себе типом. Вечно кому-то что-то доказывал. И завалить кого — как два пальца об асфальт. Даже повода особого не понадобится. Не так посмотрел — достаточно. Я к нему, понимаешь, с добрыми намерениями, а он плюет в душу. Нет у меня желания один раз проснуться и выяснить — я — это не я сегодняшний, а я тогдашний. И все вокруг уже до фени.

— Глупости. Никуда новый опыт не исчезнет. Ты месяцы жил и не срывался. Захочешь — сможешь. Все упирается в причину. Ради чего ты действуешь. Ради кого… Ха, — пробормотал Игорь, — а ведь можно классную вещь сбацать. Из армии он вернулся совсем другим человеком, серьезным, сдержанным, целеустремленным. Пример для подражания. И все было хорошо, пока… Однажды ночью очнулся, а вокруг неизвестно кто. Вынул ножик и…

— Игорек, — очень ласково предупредил Сашка, — если на меня после твоих писаний начнут показывать пальцем, я ведь тебе ручки поотрываю шаловливые.

— Если нельзя, но очень хочется, значит, убираем любые неподходящие намеки, переписываем биографию — и пойдет товарищ по ночам на улицы. А днем ничего не помнит. Серьезно, психологический детектив.