В. Бирюк - Косьбище

Косовище… Одно слово: корявое. Потому и горбушей зовут. Не прямое, не струганное — взяли корягу, какая под руку попала, и ошкурили. Ручки нет вообще. За косовище — двумя руками. Да ещё при прокосе руки постоянно нужно менять местами — перехватывать. Прокос делается в обе стороны: несколько взмахов влево, перекидывают косу на лету, меняя руки, несколько взмахов вправо. Смерды-жонглёры. И прокос получается жёлобом — на краях остаётся стоять трава на 2/3 своего роста. Про гривки на покосе как источник дерьма гнилого на всю зиму… ну, я уже сказал.

Сквернее всего — косовище короткое, не под рост. Вся косьба — в наклонку с сильно расставленными ногами. Как топором. Чуть помахал — выдохся. Всё сразу болеть начинает — и спина, и шея, и плечи. Ноги аж дрожат.

На самой косе, иногда говорят — на ноже, отрывают-отворачивают под углом к основному лезвию кусок-пятку и вгоняют в нижний торец косовища. Ни кольца, ни клина. Само лезвие — короткое. 40–60 сантиметров. Не более. У нас такими маломерками только лентяи да хиляки косили. Спинки на ноже, естественно, нет — симметрия же! Мах же идёт и влево, и вправо. Зато толщина лезвия у пятки — миллиметров пять. Железяка дубовая. Охренеть! Даже у кавалерийской сабли тыльная сторона клинка тоньше. То-то всё средневековье — как крестьянское восстание — все мигом с саблями. «Перекуём мечи на орала». И — обратно. Косы перековали — сабли получили. А чего перековывать? Пятку оторви да заточи внешний край — вот тебе и клинок. Правда, и воевать саблей такой длины… Ну, если противник троих твоих зарубил да приморился, тогда, может, и ты его достанешь.

Понятно, что таким инструментом много не выкосишь. Да и косят этим безобразием по косогорам да по болотам вокруг кочек. В моё время такой рельеф назывался — «неудобия». Термин вполне отражает сущность.

Вот по этим «неудобиям» машут косой чуть ли не как топором: сверху вниз под углом. Да ещё с руки на руку перекидывают. Я когда увидел — чуть дурно не стало — косу для удара вверх, выше головы поднимают и по склонам кочки… окашивают. Это бревно так тесать можно, а траву косить… Для меня это… как курить у открытого бензобака: раз-другой может и пройдёт. На третий — сразу молебен заказывайте. За упокой. Души раба твоего, Господи, безмозглого.

Спрашиваю:

– А почему не снизу? Так же и легче, и безопаснее.

– Не… Мы вот так… с дедов-прадедов…

Убил бы… за такую предковую аргументацию. Но ведь привыкли же, выучились. Этакой помеси… акробатики с эквилибристикой. Потом до меня дошло: пятка косы в расщеп косовища вгоняется и там крест-накрест привязывается. Если этой вязкой по земле шаркать — быстренько растрепится, потом железо в дереве разболтается и…

Это опять Некрасов. Поэт. Про всякую бестолочь, которая не за своё дело берётся. Да ещё с неисправным инструментом. Ну, и про баб вообще. Покос — чисто мужское дело. Бабе там место… по выкошенному с граблями ходить.

Понятно, что с таким… «горбатым» аппаратом и… с таким «топорным» замахом, луга никто толком не чистит. Или наоборот? Потому и не чистят, что горбуша для косогоров и болотных кочек?

Ну как это по-нашему, по-русски! Живут с косьбы, лучший покос на заливных лугах, но вот почистить, убрать всякий древесный мусор, который на эти луга каждое половодье притаскивает… «не, наши деды-прадеды так не делали». И вот с этим уродством в руках среди коряг, водой принесённых, начинаются танцы и жонглирование острыми предметами. И это косьба?! Поубивал бы всех нафиг!

Хоть бы этот маразм, который «с дедов-прадедов», одинаков был. Вон в той цитате из «Архангельских ведомостей» дальше идёт так: «В некоторых местностях косцы при махе косой не разгибаются полностью. От чего происходит ещё более сильная усталость».

Всем понятно? Стоят две деревеньки через реку. В одной мужики косами махнули… и через три часа — спеклись. Спины скрючило — не повернуться. А у соседей — тоже самое, но через два часа. Разницу в размере сеновалов представляете? И все производные: сколько коров от бескормицы зарезать пришлось, скольким младенцам вместо титьки — горбушку пососать в грязной тряпке сунули, сколько на кладбище могилок добавилось? И ведь ходят же друг к другу, видят же кто как работает. И продолжают по-прежнему. Не годами — столетиями. А как же, «как с наших дедов-прадедов заведено есть»…

Чем ножками сучить да досадой исходить — лучше дело делать. На слух предки ничего, кроме божественных бредней и стародавних суеверий не воспринимают. Им надо попробовать, по-надкусывать, в руках подержать. Как моей дочке… Которая там осталась… В моей прошлой… Она, пока маленькая была, всегда новое угощение брала в рот, надкусывала, потом изо рта вынимала и внимательно разглядывала. «А чего это мне добрые дяди-тёти подсунули?». Э-эх… Дочка…

И эти такие же — покажи и дай попробовать.

Вот как только Храбрита и Корьку в бане положили да обмыли, так я и пошёл косу строить. Именно так. Косу — строят. Как дом, как костюм, как мост зубной. Потому что коса настраивается под конкретного человека. Да и вообще — каждый мастер настраивает, подгоняет всякий свой инструмент под лично себя. А не мастер… — а зачем мне перед местными позориться?

Сначала — древко. Косовище, часто говорят — «косьё». Его обычно делают из ели, или сосны, или берёзы. Так пишут уважаемые люди. Ага. Я бы поверил, если бы ещё в прошлой жизни не пришлось как-то самому делать. Сосна и ель — смолятся долго. На жаре да в потной руке, часами… Ты её таскаешь-таскаешь, только отпустить — а она прилипла. Отдирать — вместе с кожей. Соответственно, следующий прокос — «откладывается до окончательного заживления ладони работника». «Золотой гусь» из немецких сказок. Кто помнит — они там так паровозиком и ходили. Пока «Синюю птицу» свою не нашли.

А оно мне надо? «Синюю птицу» искать?

Раньше, бывало, в какой гастроном не зайди — везде «синяя птица». Полупотрошённая. Синяя-синяя — сразу видно: своей смертью умерла. После долгой трудовой жизни. Теперь таких нет…

Надо чтобы косьё высохло хорошо. А у меня времени мало. Из хвойных пород хорошо делать, когда они не в дереве, а в доске. Да ещё — высушенной. Берёзу взять… на мой взгляд тяжеловата. Хоть и грамм, да лишний, на покосе таскать… Приглядел ольховник, выбрал, вырубил подходящего размера деревце, поволок на усадьбу.

Отсиживался я тогда, пока моих первых покойничков в Рябиновке хоронили, на крыше Акимовского недостроя. Мимикрировал под негра. Проще говоря — загорал. А то примета у меня такая особая — «шкурка с искоркой». И по этой примете, может статься, меня ищут. Очень серьёзные люди с очень серьёзными намерениями. Бояре святорусские. Соль земли. Убийцы, насильники, мошенники. А я тут, на пару с солнышком, меланина в шкурке понаделаю — фиг разглядят.