Василий Звягинцев - Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою

— Вы удивительно много помните из случившегося вчера, — сказал Президент, когда журналист упомянул фамилию и титул Герты. — А выглядели…

— Так в этом и суть моей профессии, Георгий Адрианович, — весело провозгласил Волович, принимая из рук Президента тяжёлую серебряную чарку дореволюционной работы, стандартного для такой посудины объёма [63] Чарка — традиционная русская дометрическая мера объёма жидкости. 1 ч. = 1/10 штофа = 2 шкаликам = 0,123 литра. .

— Никто не поверит, что лично вы мне спасительную дозу живительной влаги поднесли! — провозгласил он и немедленно выпил. Ему нравился свой стиль, избранный для общения с Президентом, лишённый подобострастия, почти панибратский. А он ведь впервые встретился с этим человеком с глазу на глаз. До этого Михаил писал все свои памфлеты и инвективы, глядя только на его портрет или телевизионное изображение. И в прозаических или рифмованных периодах, казавшихся ему весьма изысканными, непременно изображал главу государства жестоким, злобным и одновременно мелким автократором, если до сих пор не пролившего реки народной крови, то только из прагматического расчёта и генетического страха перед Великим Демократическим Западом. Этот самый Запад и оплачивал труды Воловича по десятикратной, если не больше, ставке в сравнении с гонорарами авторов проправительственной или объективно-нейтральной прессы.

То, что «кровавый тиран» не только не велел до сих пор отправить Воловича «на дыбу и правёж» в подвалы своего Тайного приказа, но даже ни одного номера газет, где Волович печатался, не запретил, Михаила даже задевало. Прекрасно зная истинную позицию власти в отношении таких, как он, «золотое перо либеральной журналистики» считал, что той следовало бы быть пожёстче. Как в восхитительные времена «Серебряного века», судя по фельетонам из пожелтевших подшивок «Нового Сатирикона». Там полиция за печатные выпады против особы Государя обычно штрафовала издателя на смешную сумму в пару тысчонок, а уж чересчур распоясавшегося «обличителя», вроде Дорошевича или Аверченко могла и засадить (исключительно по суду) на месяц-другой «в холодную».

Если б ему, Михаилу Воловичу, «сатрапы оккупационного режима» организовали аналогичный срок в приличном ИВС [64] ИВС — изолятор временного содержания. , с вежливым персоналом и сервисом хотя бы трёхзвёздочной гостиницы (но уж не ниже, иначе весь Запад всколыхнётся гневом и возмущением), он бы автоматом получил какую-нибудь Пулитцеровскую премию, минимум грин-карту США, удостоверение политического беженца и билет, с открытой датой вылета в любую страну ЕС и всего НАТО в целом.

Но такого подарка власть, олицетворяемая этим вот радушно-ироничным человеком, ему так до сих пор и не сделала. А на более «острую» акцию, вроде той, что вчера предлагал Ляхов, Волович благоразумно не отваживался. Месяц ИВС или хотя бы «трояк» Зоны — принципиально разные вещи. Однако всё равно схлопотал осколок в задницу и чудом избежал пули. Между глаз или в затылок, смотря по обстоятельствам. Заодно и понял, как-то сразу, что власть такого Президента — далеко не худший вариант в этой стране .

— Теперь буду всем рассказывать, да только не поверят ведь, — сокрушённо вздохнул Волович, занюхивая коньяк рукавом пёстрой рубашки, в которой и спал. — Если вообще представится впредь такая возможность…

И взглянул на Президента неожиданно остро, пронзительно, со вторым или третьим смыслом, кроющимся за самыми обычными словами.

— Какие-то сомнения испытываете? — Президент, только что отнюдь не собираясь этого делать, присел за стол напротив Воловича, рассеянно взял со стола полупустую сигаретную пачку, почти машинально закурил. Кажется, давно оставленная привычка вернулась к нему всерьёз и надолго. Да почему бы и нет? На так называемый «имидж» теперь наплевать, а без хорошего табака ему все пять лет, что он не курил, постоянно чего-то не хватало. Только уж если начинать, то надо переходить на трубку. Трубка придаёт многозначительность и особый мужской шарм, как, например, артисту Янковскому…

— Вы шутите или что? — окончательно перешёл на равную ногу журналист. — Я, клянусь вам, Вадима Ляхова давно знаю, и с «братцем» его встречался как-то, и разговоры мы очень… неординарные вели. И за вчерашний день и половину ночи я, считай, ни одного слова не пропустил, что при мне, пусть и не для меня, произносились. Диктофона нет, так и без него здесь, — он постучал себя пальцем по лбу, — всё как надо зафиксировано. Если не всегда дословно, то по смыслу — тик в тик. А выводы я делать умею. Никто нас с вами отсюда не выпустит.

— Да неужели?

— В нынешнем качестве — ни за что! — Голос и выражение лица Воловича свидетельствовали о его глубочайшей убеждённости в своих словах. — Кому и зачем это нужно? Вы разве не поняли до сих пор — мы имеем дело со всемирным заговором…

— Надеюсь — не сионистским?

— Да оставьте вы своё благодушие! Они же все инопланетяне, как вы ещё не догадались? И то, что вчера устроено было — классная инсценировка, только чтобы нас с вами в безвыходное положение поставить и перевербовать, заставить под свою дудку плясать.

— Ну, вам не привыкать, не понимаю, почему эта тема вообще вас волнует, — глаза Президента сузились, тон стал жёстким да ещё и слегка презрительным. — А за себя я как-нибудь сам отвечу. Боюсь, что та часть тела, куда вас ранили, играет непропорционально большую роль в ваших мыслительных процессах…

— Вот! — с горечью провозгласил Волович. — Даже здесь вы не желаете прислушаться к голосу разума. Никогда не хотели, а если бы с самого начала следовали моим советам и рекомендациям! Я сколько тонн бумаги извёл, чтобы донести до вас простейшие, самоочевидные истины… Вы же как упёрлись в свою «суверенную демократию»… Вот теперь получите настоящую самодержавную диктатуру, в свою очередь пляшущую под чужую дудку.

Президент подумал, что память у журналиста, возможно, действительно диктофонного типа, но вот остальные составляющие личности вызывают сомнение. Если его от ста грамм так ведёт… Впрочем, это может быть и игрой с пока неясной целью.

— Я думаю, для начала знакомства мы обменялись достаточным количеством взаимополезных мыслей, — несколько чопорно, при этом глядя не на Воловича, а в окно, где блёклые утренние тона небосвода наливались полноценной синевой, сказал Президент. При этом он вдумчиво, со вкусом затягивался чуть кружащим голову дымом и с сожалением посматривал краем глаза, как быстро растёт столбик пепла, а огонёк приближается к фильтру.

— Не хотите слушать голос истины и разума, — с надрывом в голосе произнёс Волович.

— Вы знаете — действительно не хочу, — радуясь, что не нужно сейчас играть словами, произнося то, что требуется моментом и маскируя истинные мысли, ответил Президент. — За время своей нынешней службы я выслушал столько всяких глупостей, сколько не слышал от студентов на зачётах и экзаменах за десять лет преподавания. Так что можете считать — лимит исчерпан. Ложитесь лучше отдыхать. Думаю, скоро вам предстоит перевязка и какие-то ещё малоприятные процедуры. Продолжим как-нибудь позже…