Василий Звягинцев - Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою

А когда он, поколебавшись немного, повернул от парадной налево, в сторону Петровки, Герта, проводив Президента взглядом, сняла трубку телефона. Набрала прямой номер Секонда.

— Вадим Петрович, объект первый решил утренним московским воздухом подышать. И осмыслить вчерашние впечатления. Я ему, как и договаривались, отдала переговорник «сто тридцать третий». Да, включён, конечно. Еще шестьсот девяносто четыре рублями бумажными и три рубля мелочью. Так точно — полный комплект. Оружие не взял. То ли толстовец, то ли провокаций опасается. Остальные отдыхают, работали допоздна. Хорошо, всё понятно. Тогда я тоже часика три вздремну — «не раздеваясь, расстегнув верхние пуговицы и ослабив поясной ремень…» [66] Пункт Устава гарнизонной службы, определяющий, в каком виде разрешается отдыхать начальнику караула. После многоточия следуют слова: «Сапоги разрешается стянуть до середины голенища». .

— Вас понял, баронесса, — усмехнулся на той стороне провода Ляхов, уловив второй смысл шутки. — Можете и подольше, и совсем раздевшись. Я с караула снимаю, остальные и так никуда не денутся. Журналист наш не помер, случаем?

— Никак нет, господин полковник. С Президентом немного попрепирался, две чарки выпил и снова спать завалился. Живее всех живых…

Приподнятое, даже слегка эйфорическое, настроение не проходило. Слишком вокруг всё было хорошо — ярко-синее, праздничное какое-то небо, свежий, но не холодный утренний воздух, чуть влажная от росы брусчатка под ногами. Воздух ощутимо более чистый, чем в «другой Москве», почти такой же, как на загородной даче. Вообще ощущение, будто в первый день отпуска или даже — студенческих каникул.

И ещё одно — почти забытое чувство — одиночества в чужом городе. Ты никого не знаешь и никто — тебя, нет ожидания или опасения, что на любом углу можно встретить приятеля или совсем наоборот, каким-то образом учитывать в своих действиях то, что вскоре они могут послужить предметом обсуждения и осуждения в дружеских и не очень кругах. В качестве же президента он вообще забыл о том, как это бывает — превращаться, по сути, в человека-невидимку после того, как несколько лет состоял под плотным ежеминутным, фактически, контролем, прежде всего, собственной охраны и по восходящей, чуть ли ни каждого из сотни миллионов собственных граждан дееспособного возраста. Оттого и забыл почти, что это значит — бесцельно и невозбранно бродить по улицам.

А здесь он никто и звать его никак — старая присказка теряла свой уничижительный смысл, приобретая совсем противоположный.

Забавно, но даже наличие приличной суммы «карманных денег» его радовало. Большую часть жизни их у него просто не бывало, а потом вдруг это понятие при его должности потеряло смысл. Исчезла прежде всего возможность самостоятельно и бесконтрольно потратить какую-то часть своих доходов на собственные удовольствия. Нынешние крупные, отпечатанные на приятной на ощупь шелковистой бумаге купюры внушали уважение своим элегантно-архаичным дизайном начала прошлого века, а главное, тем, что здесь имели хождение все денежные знаки этого образца, хоть первых серий, ещё тысяча девятьсот пятого-девятого годов, каллиграфически подписанные от руки никому уже неизвестными Управляющим и Кассиром, хоть отпечатанные только вчера. Невзирая на большевицкий [67] Автор согласен с А. Солженицыным, считающим, что данное слово следует писать по общим правилам русского языка (плотник — плотницкий, дворник — дворницкий), а не использовать уродливый «идеологический» суффикс «стский», нигде более не применяемый. переворот и Гражданскую войну (правда, очень короткую), денежных реформ на территории Империи не было ни одной за сто с лишним лет. Сегодняшнему человеку это дико даже вообразить — нашёл в прабабушкином сундуке бережно сложенную вчетверо бумажку, спрятанную под покрывающими дно газетами тех же примерно лет, порадовался, да и пошёл в магазин, чтоб помянуть старушку, полвека назад ушедшую, но сделавшую правнучку, никогда ей не виденному, подарок оттуда …

На перекрёстке Петровки Президент поколебался секунду и свернул вправо, предполагая затем выйти на Кузнецкий Мост.

Вчерашняя автомобильная поездка по городу не доставила нужного впечатления, зато сейчас он постигал эту Москву изнутри, как бы сливаясь с ней, из созерцающего субъекта превратившись в её миллионную, но неотъемлемую частицу.

Странно и радостно было увидеть ЦУМ, не испохабленный реконструкцией, а таким, как он запомнился самой ранней детской памятью. Всплыло его старое название «Универсальный магазин Мюра и Мерилиза». И здания — вокруг него и в перспективе расходящихся улиц. Вроде бы те же самые, но отчего-то выглядят они словно где-нибудь в Париже или Вене — на свой возраст, но не запущенными, грязноватыми, а то и откровенной облупленными и грязными, а, так сказать, «подёрнутыми благородной патиной времени». Видно, что домам по полтораста, двести и более лет, но явственно ощущается, что ухаживают и следят за ними каждодневно, а не по случаю «великих праздников» (да и то, если «в план» попадут). Совсем другое ощущение на этих улицах и переулках. А если добавить ещё, что в поле зрения, куда ни кинь взгляд, ни одного новодела — так действительно воображается, что совсем в другую страну попал. Ему вдруг стало будто бы стыдно — отчего раньше на такие вещи внимания не обращал, проносясь по столице в бронированном «Мерседесе» с задёрнутыми шторками? А ходил бы по городу пешком, как любил Император Николай Павлович Первый (и без охраны, ибо, как сказал граф Бенкендорф [68] Бенкендорф А. Х. — генерал от кавалерии, с 1826 г. шеф корпуса жандармов и Главный начальник Третьего отделения Е. И. В. канцелярии. Друг и доверенное лицо Николая I. — «любой русский человек своему Императору лучшая защита!»), так, небось, побольше бы всего увидел, возможно, и лично распоряжался — в каком году в какой цвет «присутственные здания» красить и какого архитектора уже пора «лишить всех прав состояния» и направить в арестантские роты бессрочно.

Людей попадалось навстречу совсем мало, что понятно — рано ещё. Президенту вчера объяснили — здесь, как и до семнадцатого года, «присутственное время» с десяти утра до четырёх пополудни. Вполне хватает шести рабочих часов чиновникам для своих бумажных дел, благо повседневная жизнь катится, налаженная, сама собой, с деятельностью государственной власти почти не пересекаясь. А прочий трудовой люд работает по графикам, соответствующим их роду занятий, но, как правило, не в культурно-деловом центре города. Вот магазины всякие здесь с восьми открываются, но наплыва покупателей в них не видно, они в Старом городе совсем не для того, чтобы делать необходимые повседневные покупки. Так, отметиться, перед знакомыми при случае похвалиться вещичкой с этикеткой одного из лучших торговых домов, «Поставщиков Двора Его Величества».