Станислав Лабунский - Зима стальных метелей

Судьбу и смерть запутывают…

— Если услышишь что-нибудь о налете на «Торгсин» — скажи мне, за богом молитва, а за НКВД служба не пропадет, — говорю. — А если кто к тебе будет приставать, смело к черту посылай, на меня ссылайся.

И протягиваю инвалиду руку. Помедлил он, но свою в ответ подал. Договорились, будет у нас на рынке наблюдатель.

— Давай споем, что ли, — предлагаю, чего так-то сидеть….

Птицы не летали там, где мы шагали, где с этапом проходили мы, где мы замерзали и недоедали от Москвы до самой Колымы. Много или мало, но душа устала от разводов нудных по утрам, от работы трудной до седьмого пота, и от тяжких дум по вечерам. Песни заводили, но глаза грустили, и украдкой плакала струна, выпьем за дошедших, все перетерпевших эту чарку водочки до дна…

Весь рынок до рыданий довели, не только девицы-красавицы в рев ударились, мы с гармонистом и из моих пехотинцев слезу выдавили. Да наплевать, вот она — моя минута славы.

И спели мы и «Темную ночь», и «Жди меня», и «Танкиста».

Остался я без личного состава, растащили моих морячков девушки по постелям да парадным подъездам. Гармонисту слова записал, а в это время снаряды стали в районе Дворцовой площади рваться. Пришли к фельдмаршалу гаубицы. Кончилась наша спокойная жизнь, начинаются фронтовые будни, когда смерть всегда рядом, и ты перемещаешься короткими перебежками, всегда приглядывая возможное укрытие на своем пути. Допрыгались, педерасты хреновы. Стратеги.

В штабе меня приятно удивил чистый пол и парадный, как с картинки, солдатик.

— Докладываю…, происшествий не было…. К вам посетитель, товарищ капитан НКВД. Ожидает в вашей приемной.

Поразил. Особенно наличием у меня приемной. Ладно, пойдем разбираться.

На дверях заместителя начальника табличку поменяли. Первый заместитель председателя особого трибунала т. Синицын. Вот как. Даже сам слегка испугался. Где это хомячки такую табличку взяли? А у самовара сидит мой знакомый доктор. Чай пьет с сухарями и конфетами. Два хомячка рядом, компанию составляют.

— Да наш капитан с морской пехотой Шлиссельбург у немцев отбил! — хвастаются они.

Доктор головой кивает, хороший у вас капитан. Клизму поставим — будет как новенький. Не доверяю я докторам. Не знаю почему, никогда с ними не сталкивался, только на медкомиссиях.

— Здравствуйте, — захожу к себе, а мне можно стакан чая получить?

Стакан-то мне дали обычный, только подстаканник золотой и ложечка тоже. Все работы Фаберже, был такой ювелир, имел мастерскую в этом городе.

— У меня есть пациент, — начинает доктор. — Из партийного руководства. Под Ораниенбаумом еще наши войска, и там остались не вывезенные запасы продовольствия. Завтра в городе опять снижают норму выдачи продуктов. Люди начнут умирать от голода через две недели. А мои больные к концу этой…

И замолчал. И хомячки на меня с такой верой и надеждой смотрят, что понял я — не увернуться.

— Моряки у нас до вечера в увольнительной, — говорю, — но с картами мы можем и без них поработать. Где, что, дороги для вывоза. Что-то могло сгореть, как городские склады, война идет. Больших надежд не питайте, но вариант интересный. Повоевали на Ладоге, пора и на Балтике отметиться, так, бойцы?

— Так точно! — чеканят мои строевые хомячки.

Завел себе живой уголок, театр дрессировщика Дурова.

Наметили к вывозу элеватор, мясокомбинат, два колбасных цеха и овощную базу. Надо было достать десяток грузовиков без отдачи, людей на погрузку-выгрузку, и выпросить у флота хоть завалящий катерок с зенитным пулеметом для отпугивания самолетов. И за роту морской пехоты рассчитаться. Доктора оставил, и в Адмиралтейство пошел. А по нему продолжали стрелять…

Делать было нечего, надо было искать партнеров. Двадцать грузовиков взял на Кировском заводе. Они как раз предназначались для второй дивизии народного ополчения, и я пообещал их доставить адресату. В пароходстве нашелся вполне приличный транспорт на три тысячи тонн. Сразу на него погрузилась вся приданная трибуналу морская пехота. Ремонтники быстро стали устанавливать четыре зенитных пулемета, и малокалиберную пушечку — последние запасы. На войне все быстро кончается, кроме неприятностей и проблем.

А трюмы в пароходе глубокие, кто их заполнять-то будет? Побежал я в Кировский райком партии. Дайте людей. Дали — их ветром качает…

Ладно. Прихожу на рынок.

— Привет, — говорю одноногому инвалиду. — Собирай всех к вечеру, сядем на кораблик, поедем по заливу кататься. Отходим в 20.00. Кто опоздает — тот не в доле.

И пошел следить за погрузкой грузовиков.

Часам к шести народ стал подтягиваться. Мужчины осторожничали, издалека наблюдали, и только когда девушки с рынка стали на борт подниматься без всякой опаски, тогда и мужички рискнули.

— Бегом, бегом, билетов никто спрашивать не будет. Колхоз — дело добровольное, хочешь — записывайся, не хочешь — расстреляем.

Так с шуточками и прибауточками к нам еще человек шестьсот присоединилось — половина — женщины. И отчалило наше суденышко. В полночь мы уже прибыли на место, пришвартовались, моряки стали погрузочные средства на причале в порядок приводить, благо механиков у нас чуть ли не десяток оказался, а мы двинулись на разведку местности.

Ораниенбаумский плацдарм был достаточно большим — пятьдесят километров в длину и тридцать пять в глубину. Это не было заслугой Красной Армии — просто здесь немцы наткнулись на сюрприз, терпеливо поджидавший их еще с первой мировой войны. Этот участок простреливался огнем орудий с фортов «Красная горка» и «Серая лошадь». Одного этого было бы достаточно, чтобы остановить наступление любых сил любого врага. Но нет, сюда же были брошены 11-я и 18-я железнодорожные батареи, и бронепоезда «Балтиец» и «За Родину!». И в любой момент плацдарм могли поддержать огнем двенадцатидюймовки линкоров «Марат» и «Октябрьская революция». Линкоры Балтийскому флоту тоже достались в наследство от проклятого царизма, как советская власть не пыхтела и не тужилась, ни одного большого корабля у нее сделать не получилось. Эсминцы, подводные лодки, и вершина достижений — крейсера.

Так что немцы, быстро определив зону обстрела тяжелой артиллерии, в нее заходить не стали. Окопались по периметру и заняли оборону силами всего двух пехотных дивизий. А у Красной Армии на плацдарме их было в шесть раз больше — двенадцать. И еще вторая и пятая бригады морской пехоты и танковый полк из первой танковой дивизии. Понятно, что при таком распределении сил резервов для маневра у генерала армии Жукова не было. Откуда им взяться, когда стратег-педераст загоняет треть войск фронта на никому не нужный плацдарм?

Педераст — это я погорячился. Нормальная у Гоши Жукова ориентация, возит он с собой медсестру, увешивает ее грудь боевыми наградами. Здесь определение «педераст» скорее оценка волевых качеств генерала. Вся армия в курсе, как он в сороковом году на перроне в Москве рыдал. Не хотел в Киев ехать, хотел стать царицею морскою, и чтобы товарищ Сталин и Золотая рыбка были у него на посылках. А не получилось. Короче, редкая сволочь этот Жуков, и мой вам совет, парни — держитесь от него подальше.