Станислав Лабунский - Зима стальных метелей

Как всегда после моих выступлений тихо стало. Все в задумчивость впали. Младший лейтенант на свою грудь косится, прикидывает уже, как он будет с орденом Ленина выглядеть. Алена губки кривит, недовольна.

— Понимаю ваше разочарование, после генерал-майора стрелять простого полковника как-то не пристало. Нам бы генерал-лейтенанта шлепнуть, да? — шучу весело.

А генерал-лейтенантов у нас на фронте всего три и один из них командующий Хозин…

Алена улыбнулась, Иванова тоже, народ нервно хохотнул. Ждут решения начальства.

— Что же, — заместитель говорит, — анализ ситуации дан довольно точный, прогноз оптимистический, а вот сбудется или нет, мы узнаем только в декабре. Все свободны, Иванова и ее заместитель, останьтесь.

Вот так, тут считаешься первым парнем на деревне, а начальник даже твою фамилию не знает. Та же ситуация, что у меня с разведчиками — они так и прошли по моей жизни безымянными тенями. Жаль ребят, надежные были парни.

— Откуда информация о сроках наступления на Тихвин и под Москвой? — первым делом спрашивает высокий чин.

Сейчас скажу.

— Информация надежная, — и замолкаю.

— Ты еще скажи: «Век свободы не видать», любишь ведь клоуном прикидываться, — усмехается ласково начальничек, только глаза у него совсем не радостные, цвета полярной ночи.

Значит, знает обо мне кое-что, наводил справки.

— Жить стало лучше, жить стало веселей! — выдаю ему цитату из товарища Сталина.

С ним будешь спорить? Нет, не рискнешь.

— При таких перспективах мне придется передать руководство операцией начальнику управления лично, — начинает высказываться по делу заместитель.

Это понятно — Звезда на грудь не каждый день может упасть. Но он не прав.

— На определенном уровне, — говорю, — внешние атрибуты, ордена на груди, престижные машины, строй почетного караула и прочие приятные мелочи уже не важны. Начальнику управления будет значительно полезней иметь зама героя, чем самому получить Золотую Звезду. Он продемонстрирует свою зрелость, равнодушие к пустышкам и не вызовет зависть коллег.

Дрогнул у него лед в глазах. Не ожидал он такого расклада от меня. Иванова тоже. Привыкайте, ребятки, я не только красавец, но еще и умница. А также могу предсказывать будущее и толковать сны.

Решили — везти в Москву, там изменников расстреливать. Прямо после совещания у командующего фронтом в присутствии командармов и их подчиненных.

— Самолет у нас есть, транспортник, недавно из ремонта, — похвасталась Иванова.

— Знаю. Перекрашен под самолет международного Красного Креста, — уточнил заместитель начальника.

Присматривают за нами, и довольно плотно. Здесь возможны неожиданности. Ладно, подстрахуемся. Выходим из управления Смерш фронта, я говорю:

— Давайте в городскую комендатуру заглянем, они там гребут частым неводом, оценим их добычу.

Приезжаем, поговорили, общих знакомых нашли. Но они нас все равно на дистанции держали. Мы — белая кость, сытые, чистые, а они — грязные и голодные. Это так, кому война, а кому мать родна. Надо уметь устраиваться. Жить хорошо — большое искусство.

Младший лейтенант земляка нашел. Лед сдвинулся, тот за рыбу с отчего озера, был готов почти на все, а тут надо было арестантов показать, да передать человек пять в ведение Смерша, то есть наше. Честно говоря, мне были нужны только два человека — летчик и штурман на наш самолет, чтобы мы от экипажа не зависели. Но я не исключал возможности, что после нас сюда заедут и спросят, что предыдущих гостей интересовало. Поэтому мы просто сказали — нужны добровольцы на опасное дело. И по секрету уточнили — лед на озере проверять. Пора дорогу прокладывать — ноябрь уже кончается.

Тут к нам не придерешься. Работаем в рамках своих обязанностей.

Идем по коридору, рассматриваем народ. Ага!

— Этот. Кто и за что? — спрашиваю у работника комендатуры.

— Документы не в порядке, бланк командировочного удостоверения старого образца. Сидит, ждет представителя своей части. На запрос ответа не было, — поясняет сопровождающий.

— Берем, — говорю. — Алена, дернется товарищ, сразу стреляй. А ты лучше не дергайся, целее будешь.

Выдернули двух летчиков, и двух танкистов. Эти все в пьяном виде дебоширили. Многие на войне водкой стресс пытаются снять.

Попрощались с землячком, наобещали всего и скоро, и скрылись с пятеркой бывших арестантов на пустынных улицах мертвого города.

Мне не хотелось проверять на прочность нервы командиров. Парни сидели в тюрьме, расстрела ждали, тут появляется воскресший сослуживец, любой может удивиться. А сотрудники тюремного ведомства — люди осторожные. Сразу заключенных в камеру вернут, да и нас в соседнюю посадят — до выяснения обстоятельств. Нет, пусть трех осужденных командиров Иванова забирает, а я уже с ними на аэродроме встречусь.

Туда наша часть группы и поехала.

Летчики машину к вылету готовят, я их представил, как запасной экипаж, техники не удивились, машин не хватало, а пилотов было еще много. Танкисты в карауле время коротают, а я решил со старым знакомым отношения выяснить, а то кадровый вражеский диверсант, да впав в недоумение, может много дров наломать.

— Задача у нас простая. Сейчас привезут еще две группы подъедут, сядем в самолет и улетим в Стокгольм. Там сам решишь, или с нами останешься, или пойдешь в родное посольство, опять на войну, — поясняю ему ситуацию.

— Вы, товарищ капитан НКВД, — ломает мне комедию, — меня с кем-то перепутали…

— Да, с одним старшим лейтенантом, что у меня на дороге документы проверял, помнишь, грузовичок с круглосуточным пропуском по дороге на Автово? А? И вообще, я же тебя не спрашиваю, кто ты и откуда, и тайны мне твои не нужны. Не хочешь лететь — иди на все четыре стороны, — спокойно предлагаю.

Мне он на самом деле не нужен, просто решил сделать доброе дело — спасти человека.

За разговором до забора дошли, а там солдатики трупы в штабеля складывают. Вчетвером пытаются тело наверх закинуть, а не получается. Того и гляди, сами рядом падут и не встанут.

— Давай поможем, — предлагаю. — Только перчатки надень, вши почти наверняка на покойниках.

Шпиона передернуло. Вспомнил, как в общей камере комендатуры сидел.

Три последних трупа на вершину штабеля забросили, они и не весили ничего, кожа да кости. Немецкого диверсанта с непривычки затрясло. Нервы-с.

— Я не знаю, зачем, и кому это нужно, кто обрек их на смерть не дрожащей рукой, только так бесполезно, так зло и ненужно, опустили их в вечный покой, — поет немец русскую классику, и течет у него по щеке слеза.

— И никто не додумался просто встать на колени, и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране, даже чистые подвиги — это только ступени, в бесконечные пропасти, к недоступной весне…