Станислав Лабунский - Зима стальных метелей

— Вы не имеете права! — начинает соображать менее пьяный адъютант. — Ваши документы!

— Ах ты, сука штабная, — говорю я добродушно, — ты еще хочешь и за нас работу делать, лишь бы в тылу отсиживаться, а не на фронте воевать. Кончаем их.

А немец хорошо стреляет, пока я водителя дырявил, он аккуратно им всем трем головы прострелил. Красавец, не надо его злить, ибо чревато это неприятностями.

— Карманы выворачивай, оружие собирай, и садись за руль — поедем кататься! И какой же русский не любит быстрой езды!

И мы понеслись на берег Ладоги, туда, где в нее упирались блиндажи Карельского укрепленного района. Он был еще довоенной постройки, со всеми рокадными дорогами, и по ним можно было легко спуститься на лед озера. А бензина у нас был полный бак.

— Не боимся мы ни черта, ни культа! Ведь из каждой, казалось бы, жопы, есть секретная своя катапульта! То до смеха мне, а то не до смеха, но твержу свое бессменное кредо — я, конечно, собираюсь уехать, я, как вы уже заметили, еду. На скрипучей перекати-полке не догонят меня командиры, ни страшны мне не серые волки, ни загадочные черные дыры! Ни сияющие белые звезды, ни ревущие зеленые танки! Мы на станции понюхаем воздух — и возьмем себе к чаю баранки.

— Ты точно не из НКВД, — признал, наконец, немецкий шпион.

— Ты прав, — говорю, — штурмбанфюрер. — Гони!

И рванули мы по ладожскому льду в клубах чистейшего снега, по которому еще не ступала нога человека. Дважды мы чуть не свалились в полынью — один раз просто ее перелетели, а во второй вывернули вбок и проскочили по краю, подняв ледяную волну в полметра высотой. Последний шторм на Ладоге в сорок первом году.

Минут двадцать мы искали место, где среди нагромождения валунов, машина могла бы въехать на негостеприимный северный берег. Промахнулись мы мимо всех обитаемых мест и выехали в дикую глушь. Наконец, увидели брешь в камнях. Въезжаем на подъем и видим два пулеметных ствола, направленных прямо на нас.

— Здравствуйте, товарищи. Заблудились? — спрашивает нас пожилой финн вежливо.

— Здравствуйте, — тоже вежливо отвечаю.

Толкаю немца, общайся с союзниками.

— Нам нужен представитель военной разведки, — говорит шпион. — Мы из СД, возвращаемся с задания.

Финн с легкостью перешел на немецкий, а я, учуяв запах дыма от костерка и кофе, пошел на него, будто меня манил голос сирен.

— Мне, — говорю, — чашечку двойного капучино без сахара.

Посмотрели на меня финны, и налили армейскую кружку до краев.

Выжил, думаю. Не должен был — а выжил. Кое-кого спас, других не смог. Но за себя мне не стыдно — я все делал правильно. И хлебнул горячего кофе.

Немец мне очень пригодился, не знаю, что он им сказал, но финны меня не притесняли. Выдали мне солдатскую форму без знаков различий, тулуп армейский, обувь, шапку-ушанку. Здесь не советская армия, где у рядового красноармейца личных вещей быть не может, и за этим тщательно следят все командиры, время от времени перетряхивая его вещмешок. Мобильный телефон сочли безобидным плоским фонариком, банковские ключи тоже вопросов не вызывали, есть у человека сейф, и пусть будет. А вот сотня золотых царских червонцев финнам не понравилась. Особенно мое объяснение, что это небольшая сумма на непредвиденные расходы. Карманные деньги. Только клятвенные заверения майора СД в моей порядочности, не дали им заподозрить меня в мародерстве или казнокрадстве. Но пистолеты изъяли, остался я с одним ножом.

Зато, благодаря моей привычке проводить каждый вечер в полковой сауне, я стал просто одной из привычных деталей местного пейзажа. Многие говорили на русском языке, и мне не составляло труда в нужную минуту найти переводчика. А потом я нашел старика лапландца.

Он еще помнил царя-батюшку, и за две желтеньких монеты с его изображением дал мне широкие охотничьи лыжи, меховую одежду и связку копченых оленьих языков. Дня три все привыкали к моему новому увлечению — катанию на лыжах. К вечеру я исправно возвращался, съедал обед и ужин одновременно и шел в сауну, всегда счастливый и всем довольный. Диверсант последние два дня сидел в штабе, Красная Армия штурмовала Тихвин, и вскоре должна была его освободить. Да и под Москвой вермахт отступал. И еще — они явно не знали, что со мной делать.

Зато я это знал.

Тебя никто не ищет, если все уверены, что ты мертв.

Пора, решаю, только проснувшись. Бросай курить, вставай на лыжи! Я и так не курю, а лыжи вот они! Заматываю ремни креплений и начинаю скользить легкой тенью по темному зимнему лесу. Вот и ручей с промоиной посередине. Одна лыжа ломается пополам. Палка летит на другой берег. Ко мне подходит ездовой олень, и я вскарабкиваюсь на его спину. Лапландец берет его за веревку и ведет вслед за своим рогатым скакуном. Пока я устраиваюсь удобнее на широкой спине животного, старичок прогоняет через ручей небольшое стадо, десятка два оленьих телок. Удачи вам, следопыты из разведки полка. Я утонул в ручье, а потом из него пили воду олени. Вот и все, пока, Финляндия. Отдаю деду еще восемь монет за хлопоты, и мы начинаем путь к моей заветной пещере. Лапландец знает примерно то озеро.

Первые сутки ехали без остановок, да и на вторые костра не стали разводить, спали вместе с оленями. Зато следы замели надежно. Ничего присутствия людей в стаде не выдает. Ушли. Зато, с каким наслаждением я хлебал грибной суп с корешками вечером третьего дня! Ничего вкуснее в жизни не ел. А к обеду четвертого дня мы дошли до пещеры. Прямо с оленя запрыгиваю на камни. Вот она, щебенка, на которой в свое время поскользнулся. Темнеет лаз. Родничок. Встаю на колени, лакаю чистую воду. Голова кружится. Делаю шаг за поворот, и вижу свой рюкзак, так никто его с конца лета не тронул. Выхожу наружу из второго отверстия, лезу наверх, прямо на камни — нет по ту сторону ни стада оленей, ни деда лапландца. Только ровный нетронутый снег лежит толстым слоем. Кажется, я снова в начале третьего тысячелетия. Эх, яблочко!

Какой же идиот продукты выбирал? Черт, это же Олег Синицын, только еще до войны. Вхожу в Сеть, оставляю в пещере маячок. Нет, ребята, если кто-то думает, что эта возможность может быть потеряна, тот меня плохо знает. Буду использовать или нет — это уже другой вопрос, но решение буду принимать я.

Свежей водички из родника во фляжку налил. Так, сардины в оливковом масле. Интересно, почему не сало? Странный я был человек. Декабрь на дворе, наши войска Тихвин уже освободили. Больше не отдадут. Если только его у них не купят. Но это будет значительно позже.

Забрал рюкзак, и осторожно выскользнул из пещеры. Бесполезная дверка в страшное прошлое. Там сорок первый год кончается — еще целых пятьдесят лет можно пробираться в советский концлагерь, с ЧК в прятки играть. Потом ЧК сгинет, так и страна скатится в третий мир. Уганда с атомной бомбой, даст России определение один бывший друг, и будет прав. Короче — нечего там, в прошлом, делать. Не прикольное оно, век свободы не видать.