Георгий Юленков - Степной рассвет

— Он же за секретным истребителем уехал… Мы что же, получается сами…

— Какое там «сами»? Вся эта хрень с самого начала подстроена была! У этих гадов налет на авиабазу запланирован был с угоном самолета.

— И что?

— И «то»! Аэродром Учебного центра еле-еле удержали от налета диверсантов. Вот так, Ваня. А эту суку «Алешина», или как его там, вместе с диверсантами там же на аэродроме и повязали. И ты хоть плачь, хоть смейся, но эту сволочь, как выяснилось, начлет первого особого Колун лично заломал. Понял теперь?!

— Да-а, дела-а.

— А всё два мерзавца эти – Горелкин с Бочковым… Всё игрища их чекистские. Шпион этот, как козел на веревочке, за их приманкой пришел. Зато теперь все шишки по летной и дисциплинарной части наши, а им одни сплошные благодарности. Да еще и за выдачу тому шпионскому майору приказов и допусков, штабу ВВС теперь отвечать придется. А тут еще ты успехи этих «погран-чекистов» воспевать начал, ни к селу, ни к городу.

Пальцы заместителя Смушкевича озадачено заскребли слегка обросший русыми волосами затылок. О «таком компоте» за всю его службу полковник ни от кого из знакомых ни разу не слышал.

До рассвета еще было далеко. Поэтому высоту набирали без спешки, экономя горючее. Машину вел Грачев, и Павле досталась очередь вести наблюдение. Где-то в этом районе должен был располагаться тот самый первый, атакованный еще в конце июня, японский аэродром. Павле неожиданно захотелось взглянуть на него поближе. В перекрестье мощной цейсовской оптики с семикилометровой высоты аэродром был едва различим, но взгляд новоявленного воздушного разведчика отыскал его среди степи. Все же пару раз до этого глаза старшего лейтенанта его уже видели. Вот она – отправная точка боевого опыта. В тот, самый первый действительно боевой вылет, ей пришлось лететь на «Кирасире» с одинокой динамореактивной пушкой на правом крыле. Тогда было страшно. И было здорово. Если до того вылета она лишь представляла себя военным летчиком. То к моменту приземления после того налета, она уже чувствовала себя настоящим воздушным бойцом. Все последующие её воздушные и наземные победы стартовали вот над этим серым неровным многоугольником, едва различимым в предрассветной тьме.

Взгляд чуть затуманился, и Павле показалось, будто вражеский аэродром ей подмигивает своим рубленным «анимэшным зрачком». Она подправила резкость, и пальцы сильнее стиснули ребристые бока бинокля. Аэродром не подмигивал ей, он активно жил там далеко внизу. От него одна за другой отрывались серые тени, каждая с парой мерцающих в прожекторном луче блесток винтов на крыльях. Один за другим эти распластанные крестом силуэтики закладывали широкий круг над авиабазой, чтобы вскоре занять свое место в боевых порядках приготовившейся к нанесению коварного ночного удара бомбардировочной армады. В этот момент ей стало ясно, что запланированному в этом вылете радиомолчанию пришел бесповоротный конец.

— Александр Евгеньевич, мне срочно нужна связь с 1-м особым полком.

— Павел Владимирович, договорились же. У нас ведь режим молчания, что еще за блажь…

— О режиме я помню. Возьмите, пожалуйста, бинокль, и взгляните вниз. Я наведу, куда вам надо глядеть. Видите?

— Пока не очень…

— Вот здесь чуть правее и ниже. Вглядитесь повнимательней. Теперь понимаете, для чего мне нужна связь?

— Гм. Взлет какой-то японской авиачасти. Ну и что?

— Эта армада через полчаса окажется над нашей авиабазой или, чуть позже, над Булаком. И я уверен, что взлетают не только они, японцы не размениваются по мелочам. Это «звездный налет», Александр Евгеньевич. Видимо, самураи все же решили с нами поквитаться за «Охоту». И я очень прошу вас – разрешите мне сообщить Горелкину по радио, или хотя бы выбросите меня с парашютом над северным плацдармом, благо мы еще не слишком далеко улетели.

— Как у вас все просто выходит? «Сообщить по радио, или с парашютом прыгнуть», а наше задание, значит, побоку?

— Я уверен, что наше задание включает в себя, кроме прямых целей, еще и нанесение противнику максимально возможного ущерба, при любой появившейся возможности. И наверняка включает предотвращение всеми силами нанесению такого ущерба нашим войскам. Сейчас именно такая возможность, и ее нельзя упустить…

— Хм. А ты что думаешь, Виктор Георгиевич?

— Думаю, надо сообщить. Жаль, конечно, этого раза, но надо. А сам полет и повторить можно будет, через день-другой.

— Александр Евгеньевич, полет повторять не потребуется. Не успеют они нас засечь, я обещаю. Подниму особые полки, и сразу дальше полетим.

— Свежо предание… Ладно, посмотрим. Связывайтесь с Горелкиным, Павел Владимирович. Семь бед – один ответ.

Пальцы старшего лейтенанта привычно подкрутили верньеры, настраивая мощную радиостанцию на знакомую волну.

«Только бы кто-то толковый в этот раз эфир слушал. Нет сейчас у нас времени в «пойми меня» играть. Только бы на какую-нибудь бестолочь в наушниках не нарваться. И хоть бы Горелкин куда-нибудь в штаб до утра не свалил. Одними молитвами я теперь живу. М-дя».

— «Дятел», на связь. Здесь «Тетерев». «Дятел», срочно на связь! «Дятел», внимание, срочная бандероль для «цветоводов». И Шурику привет на сто рублей. Внимание, слушать меня, «Дятел»! Живее ответ, я сказал!

— Какой тебе, нахрен, «Тетерев»? Какой Шурик? Это еще там кто?! Ну-ка, немедленно освободи военную волну, идиот!

— Лушкин! Молчать, я сказал, умник! Приказываю тебе, «болезному», заткнуться! Узнал меня?!

— Так точно, това…

— Рот закрыть! Шурику и остальным команду «подъем»! И живо съезжаем на трижды «Украину». Вспомнил, откуда мы родом? Тогда бегом!

— Это в том смысле? Тьфу ты! Все понял я… Э, «Тетерев». Сейчас-сейчас! Сейчас всё будет!

Пальцы мусолили картонный мундштук «Казбека». Сон никак не шел. Мысли крутились вокруг ненаписанного письма жене, и неотправленных писем куда-то усвиставшего сопляка старлея. После отбоя полковник не утерпел и прочел пару писем, адресованных матери Павла. Строчки были сухими без особой нежности. В первом письме Павел писал, что получил поощрение от командования, но пока не может похвастаться какое. Во втором скупо и туманно упоминал свою новую интересную службу. Удивительно, но за спокойными словами этого парнишки было не разглядеть и малейших тревог о будущем. А ведь уезжал он куда-то, совсем без уверенности в счастливом окончании этой новой командировки. Письма были такими, словно их писала рука не обычного парня, а опытного, многое повидавшего человека… Неожиданный стук в окно выдернул Петровского из очередных бессонных раздумий.

— Товарищ полковник, тревога!

— Какая там еще тревога, Степан? Что там стряслось у тебя?!