Лариса Бортникова - 16 Охотники 1. Погоня за жужелицей

В следующем вагоне араба не оказалось. Баркер ускорился и влетел во второй от головы состава пульман на всех парах… И едва не врезался в Малыша, спешащего навстречу.

— Чтобы ниггеры пять раз женились на твой прабабушке! Ты соображаешь, что творишь?! Мало того что из-за тебя мы сейчас торчим в этой долбаной Албании, где все болтают на этом долбаном албанском, даже копы… и где, если нас повяжут, мы не сможем даже произнести «задница» и «адвокат»… Какого ты встрял за эту шлюху! Сколько раз можно повторять… Была бы на моем месте наша ма, она бы… Малыш, я так рад, что ты цел и невредим. — Баркер выдохнул и отпустил наконец брата, которого он, оказывается, все это время крепко держал за грудки и тряс изо всех сил. — Все в порядке?

— Да. В порядке… — как-то вяло ответил Малыш, но Баркер не обратил на это внимания, довольный тем, что все обошлось.

— В купе! Живо! — Баркер не удержался и дал Малышу легкий подзатыльник. — Больше никаких закидонов, ясно? Или запру тебя в этой конуре до самого прибытия без жратвы… — еще раз пригрозил Баркер притворно суровым голосом.

«Надо будет завтра сказать этому длинному англичашке спасибо», — решил Красавчик, проваливаясь в сон. Рука его лежала под подушкой, пальцы привычно обхватывали рукоять «кольта», а на двери купе висела трещотка, связанная на скорую руку из пяти серебряных ложек, позаимствованных из опрокинутого буфета не наживы ради, но безопасности для. На буковой полке прямо над головой Баркера громко тикал позолоченный брегет — подарок Родинки (или Кудряшки — Баркер не был уверен точно), отсчитывая часы и минуты «по Чикаго». Шесть тридцать вечера — самое время выпить бокальчик виски. Но это если только вы все еще дома, а не посреди чистого поля, затерявшегося где-то между Парижем и Константинополем, но ближе к Бухаресту. Красавчик Баркер почмокал губами, как младенчик, повернулся на бок и захрапел.

Все тот же «Восточный экспресс», все тот же октябрь 1919 года

В отличие от Генри Баркера, майору Артуру Уинсли не спалось. Для этого у него имелось множество причин. Во‑первых, его и прежде мучила «дорожная» бессонница, а теперь, привыкнув засыпать под артиллерийскую канонаду и звуки перестрелки, он никак не мог справиться с неожиданной тишиной. Во‑вторых, сегодняшняя история с молоденьким янки неожиданно выбила его из колеи. А в‑третьих, в экспрессе находилась Вещь. Более того, она работала вот уже вторые сутки.

Артуру Уинсли не должно было быть до этого никакого дела — десять лет назад он перестал быть одним из послушников ордена «Рубиновой розы». Десять лет назад он провалил свое первое испытание — вместо того чтобы, совершив обмен одного магического предмета на другой, доказать свою преданность и готовность перейти на следующую ступень, вернулся с пустыми руками. Артур Уинсли принял неизбежное наказание со стоическим спокойствием. Несмотря на то что тогда ему исполнилось всего семнадцать, Артур Уинсли прекрасно осознавал, что, покинув орден, он ставит крест на своем будущем. И что вряд ли ему теперь когда-нибудь заседать в Палате лордов, и максимум, на который он может рассчитывать, — военная карьера, незначительная пенсия и тихая старость где-нибудь в Брайтоне, среди белых коз и зеленых лужаек. Также Артур вынужденно разрывал помолвку с леди Сесилией Эгертон, для которой брак с Артуром значил много больше, нежели обычный политический союз. Сесилия любила Артура и могла вполне рассчитывать на взаимность: дружные с самого детства, они подходили друг другу «как меч и ножны». Артура всегда забавляло и немного коробило это сравнение, придуманное самой Сесилией, — девушка вряд ли догадывалась об ассоциациях, которые неизбежно возникали в голове у молодого человека.

Теперь не имело смысла об этом вспоминать или сожалеть. Хотя Сесилия все еще оставалась свободна и, кажется, лелеяла надежду на то, что Артура простят и вернут в «орденское лоно». Фраза про орденское лоно тоже принадлежала мисс Эгертон, ей вообще была свойственна излишняя помпезность в выражениях.

Артур приподнял штору и выглянул в окно. Экспресс на полной скорости шел мимо измученных ранними морозами виноградников и нищих румынских мазанок. Впрочем, после Александрии, где Уинсли провел последние три с половиной года, его эстетические предпочтения претерпели значительный метаморфоз, и уже мало что могло его разочаровать.

Майор Норфолкского полка Артур Уинсли (молодой человек предпочитал теперь это обращение) направлялся в Константинополь в качестве одного из адъютантов командующего английским оккупационным корпусом генерала Милна. На деле же майору предстояло завершить расследование по поводу исчезнувшего в Галлипольском сражении батальона один дробь пять. Таинственная пропажа целого батальона во главе с полковником Бошамом, которого Уинсли знал лично, был ему должен несколько фунтов, а также немного недолюбливал за вспыльчивость и излишнюю щепетильность, вне всякого сомнения, имела «мистические корни». К «мистическим корням» из словаря все той же Сесилии Артур относился терпимо, хотя, как ни крути, звучало это не лучшим образом. Артур понимал: война закончена, и теперь, когда нужно так или иначе определяться с «мирным» будущим, старик Уинсли дает ему шанс. Если Артур сумеет самостоятельно справиться с «Делом об исчезнувшем батальоне», ему наверняка предложат вернуться в орден.

Возвращаться Артур не хотел. Еще меньше хотел он ехать в Константинополь — город, о котором у него не осталось ни одного приятного воспоминания. Хотя в пятнадцатом, когда они с ребятами стояли под Галлиполи, когда на тонкие подошвы ботинок липла траншейная глина, когда делили один противогаз на двоих, а одну папиросу на пятерых… Тогда он мечтал о том, чтобы в отчаянной атаке смять турецкие редуты и поскорее уже оказаться в такой близкой и такой недосягаемой византийской столице. Мечтал он об этом по простой причине: он и еще с дюжину ребят из-за мокрых сапог и грязных обмоток подхватили окопную болезнь. Ступни ныли, пальцы гнили и теряли чувствительность, и кое-кто из солдат начал уже прихрамывать. А в Константинополе были лекарства, кровати с чистым бельем и горячая вода. Тогда до Константинополя они так и не дошли, а сразу же после сражения всех оставшихся в живых переправили на Суэц.

Норфолкский… Артур любил свой полк, был ему всецело предан и считал его единственной своей семьей. Особенно после того, как дед почти прекратил со внуком всякие отношения и даже к Рождеству присылал иногда почтой, иногда с оказией, и пару раз, когда почта ходила плохо, с дворецким всего лишь чек, не сопровождая его ни запиской, ни устными пожеланиями. Бессменный (кажется, ему исполнилось уже лет пятьсот) дворецкий деда Питер Хоуп пожимал плечами так обреченно, его лицо полнилось такой мудростью и всепрощением, что хотелось немедленно дать ему денег, еще денег, титул… и снова денег. Но Артур обходился лишь устной благодарностью и просил передавать сэру Уинсли приветы и пожелания здоровья и благоденствия. Будто бы старикан в этом нуждался. Старый Уинсли был здоров как бык, богат как Крез и уперт как дьявол. Всю жизнь таков! Но все же хитрец и игрок, каких еще свет не видывал. Подсунь он внуку любое другое задание — еще неизвестно, согласился бы тот. Все же порода Уинсли давала о себе знать, и Артур умел взбрыкнуть и заупрямиться не хуже обожаемого родственничка. Но не тогда, когда это Норфолк… Однополчан Артур предать не мог. Не за этим они целых семь, но как будто уже семь тысяч, лет вместе убивали и погибали, вместе побеждали и проигрывали и вместе вжимались в землю под злой шрапнелью, пропитываясь друг дружкой насквозь: мертвые живыми — живые мертвыми.