Андрей Посняков - Из варяг в хазары

— Она девственна? — Оглядев невольницу с ног до головы, Истома сорвал с ее груди рубище. — Давай-ка проверим…

Пунцовая от стыда, Ладислава закричала, но тут же умолкла, получив хорошую оплеуху. Оттащив рабыню за кусты, подальше от нескромных глаз, стражники по приказу Имата повалили ее на траву. Содрав остатки одежды, Истома деловито помял девичью грудь — ничего грудь, упругая, стоячая, с горячими твердыми сосками, правда, не очень большая, ну да не беда, найдутся и на такую охотники. Провел руками по животу — плоский, мягкий. Проник ниже… Девушка застонала. Действительно, девственница.

Встав, Истома довольно потер руки. Рядом тяжело дышали Имат и его воины. Нащупывая за поясом кинжал, Истома подозрительно покосился на них. Как бы чего не вышло, ишь, как дышат, жеребцы.

Да и сам он не из камня, правда, себя контролировал, знал — о будущем надо думать, о будущем! Лишний кусок серебра или золота — они ж никогда не помешают. За такую девицу подобных кусков отвалят изрядно. Только бы довезти. А для похоти — мало ль в караване Лейва рабынь, правда уже порченных, для честной торговлишки непригодных.

— Ну, что встали? — невежливо обратился Истома к хазарам. — Проваливайте. Хозяйке — нижайший поклон.

Проводив их долгим взглядом, Истома взглянул на плачущую девчонку.

— Не реви, дура, — как мог, утешил он. — Скоро, может, каганшей станешь! Или даже любимой женою багдадского князя — халифа!

— Не хочу я каганшей… — еще пуще зарыдала Ладислава. — Я домой хочу…

Неожиданно быстро она вскочила на ноги и бросилась бежать. Истома догнал ее в три прыжка, заломил руку, бросил на землю… Хотел было пнуть, да сдержался — нечего собственное богатство портить. Надавал по щекам оплеух, да и сказал только:

— Пойдем!

Руки связав, потащил за собой, знал — куда. В то место за леском, укромное, где не так давно стояли становищем восточные купцы — торговцы живым товаром. Подвел поближе, к дереву привязал. Не поленился, самолично откопал яму, нашел, что искал, — белое, мягкое, окровавленное, уже чуть попахивающее гнилью. Поднес к самому носу невольницы:

— Знаешь, что это такое? — Та покачала головой.

— Девичья кожа. И сдирали ее с живой. Больно уж упрямой оказалась девица. — Истома усмехнулся, вспомнив, как самолично проделывал подобную процедуру, будучи стражником при караване знаменитого сирийца Али-бея. Да, поносила судьба по земле-матушке. И сейчас с этой вот златовласки стащить смог бы кожу-то, да вот только будущего серебра-золота жалко. Уж что-что, а серебро-золото Истома считать умел.

Девчонка побледнела, вот-вот сомлеет.

Истома еще раз сунул ей подгнившую кожу к носу:

— А мясо муравьи сожрали. Уж и мучилась, бедная. А и поделом: не будь упрямой. Показать кости?

Белая, словно снег, Ладислава в ужасе завертела головой.

— Ну, как знаешь. — Истома двумя пальцами взял девушку за подбородок. — Знай, девка: будешь покорной — будешь в неге, никто тебя и пальцем не тронет, а невинности только в гареме лишишься, и кто знает, ради красоты твоей не сделает ли тебя халиф или каган главной женой? Тогда все пред твоими ногами ползать будут. А будешь дурить — смотри… Видела, что с непокорными дурищами бывает. Ну так как, сама пойдешь или подогнать?

— Сама, сама… — закивала девушка, в васильковых глазах ее читался дикий ужас.

Довольный проведенной беседой, нарочно не оглядываясь, Истома Мозгляк зашагал к пристани. За ним, изо всех сил стараясь не отставать, поспешала невольница Ладислава. Не доходя до пристани, они свернули к лесочку, где, как и договаривались, поджидал их угрюмый болгарин Сармак со свежими лошадьми.

— Ну как, Истома-хакан? — увидев идущих, осклабился он. — Получил дэвюшку? Хе-хе… Теперь У тебя одна задача — девственность ее сохранить до Итиля. Задача трудная, вах! Только мы тебе сможем в этом помочь, только мы… Так исполнишь, о чем договаривались?

Истома кивнул.

— Тогда скоро увидимся. — Стегнув плеткой коня, Сармак скрылся за лесом.

Хельги-ярл с Никифором и Радимиром встретили Имата у торга.

— Продал? — поинтересовался ярл.

— Продал, — кивнул приказчик. — Каким-то местным болгарам. Они ее уже и увезли в свое становище.

— Куда именно, ты, конечно, не знаешь?

— Конечно, не знаю, — пожал плечами Имат. — Мне-то какое до этого дело?

— Что ж. — Хельги обернулся к друзьям: — Видно, ничего не поделаешь.

Радимир и Никифор согласно кивнули. Никифор — потому что видел во всём волю Божию, а Радимир… Он, вообще-то, собирался было набить морду Имату, да по зрелом размышлении раздумал. Разбить морду или — лучше — башку надо было тому, кто продал хазарину Ладиславу. А Имат ее лишь честно купил, а потом так же честно продал. Имеет право — его собственность. Что же касается Ладиславы… жалко, конечно, да уж такая девичья доля: сегодня свободная, а завтра, может статься, рабыня. Одним словом — судьба. Как говорят варяги — «Никто не избегнет норн приговора!».

— Никто не избегнет норн приговора, — повторив мысль Радимира, произнес Хельги. В конце концов, кто ему эта Ладислава? Никто. Просто красивая девчонка, рабыня. Могла бы стать хорошей наложницей, но, видно, не судьба. Выкинуть ее из головы — и всё…

Ярл так бы и сделал. Если б смог. Нет, почему-то не хотела выходить из его из головы юная златовласка с синими, как цветы-васильки, глазами. Хельги даже начал мысленно укорять себя за то, что не подошел к ней, не поговорил, не утешил ласковым словом. Не уговорил Имата продать… Ярл остановился у входа в шатер, оглянулся на Радимира:

— Буди Снорри и позови Ирландца. Сходим к кому-нибудь в гости, выпьем по чаре!

Так вот. К ночи выгнал-таки Хельги-ярл из головы разные грустные мысли. Снова сидели в шатре Вергела, пили красное терпкое вино, веселились, пели песни. В конце пира, как всегда, зашла Халиса… Халиса… Бывают же красивые девки на свете! Халиса…

Не знал Хельги-ярл, не догадывался даже, что именно в этот час, в эту самую минуту, утирая слезы, думала о нем униженная и запуганная невольница — бывшая хохотушка и певунья Ладислава. И видела-то она его всего несколько раз, а вот, поди ж ты, запал в душу. Высокий, светловолосый, красивый. С небольшой аккуратной бородкой и синими, как грозное море, глазами. Хельги… или, по-словенски, Олег. Именно так — Ладислава знала — звали молодого варяга, мысли о котором, быть может, были единственным, что согревало сейчас несчастное девичье сердце.

По правому берегу Итиль-реки возвышались огромные утесы, поросшие темным лесом, соснами, но больше — елями. Темно-зеленые вблизи, утесы издалека казались призрачно-синими, словно размытыми в голубоватой прозрачной дымке. Солнце садилось, окрашивая прощальным багровым цветом мохнатые вершины елей, по всей ширине реки, до противоположного берега, тянулись длинные темные тени. День стоял теплый, но к вечеру похолодало, еще не сильно, но вполне заметно, так что Лейв Копытная Лужа, вышедший из шатра справить малую нужду, покончив с этим делом, тут же заскочил обратно. На ночевку встали у левого, низкого, берега с редким смешанным лесом, одетым в шуршащее золото листьев. Дальше, за редколесьем, начинались луга, переходившие в бескрайние степи, откуда ветер приносил дым костров и горьковатый запах полыни. Костры горели и здесь, в становище Лейва. Варили похлебку, сушили вымокшую одежду, где могли — конопатили протекавшие суда. Работами распоряжался старый Хакон, — чем-то похожий на воблу, он, казалось, за время экспедиции еще более высох, но тем не менее двигался довольно бодро и зычно покрикивал на обслугу.