Вячеслав Яцко - Последний самодержец

- А если как следует допросить лакея Киселёва?

- Да что стоит слово какого-то лакея? Да и не знает он ничего и никого, разве что какого-нибудь другого лакея. Вот если бы признание сделал кто-то из руководителей заговора - но они никогда на это не пойдут, так как это для них - верная смерть.

- А если все-таки кого-то удастся заставить признаться?

- Это каким же образом? - граф в изумлении остановился. - Знаете, племянница, Варвара Аркадьевна, смотрю я на Вас и думаю "Вы это или не вы?"

- Я - это я, Ваше сиятельство! - ответила Балашова фразой из известного фильма. - И уверяю Вас, что за сегодня ужином один из заговорщиков сделает полное признание. Это я Вам обещаю, ваше Высокопревосходительство!

У неё был план. Она приблизилась к двери церкви, незаметно откинула крышку браслета и включила прямую передачу.

И своды древние Софии,

В возобновленной Византии,

Вновь осенят Христов алтарь.

Пади пред ним, о царь России, —

И встань как всеславянский царь!

Ф. Тютчев

На набитом сеном тюфячке, на жесткой походной раскладной кровати у себя в малом кабинете Зимнего Дворца лежал Николай Первый. Уже несколько месяцев его терзала и иссушала одна и та же мысль: как он, военный до мозга костей, десятки лет постоянно, ежедневно заботящийся о состоянии армии, мог довести свою страну до такого позора? Ещё шесть лет назад его слово было законом для всех европейских государств. Когда в Париже решили поставить пьесу из жизни Екатерины Второй, где русская императрица была представлена в несколько легкомысленном свете, он заявил, что на премьеру пришлет 300 тысяч зрителей в серых шинелях. И скандальный спектакль сразу отменили. А теперь французские и английские газеты полны злобных, мерзких карикатур на него, и он вынужден молчать, потому что их армии одерживают победы, и поля сражений в Крыму устланы этими серыми шинелями.

Но главный позор был даже не в этом. Он гордо называл себя императором-инженером и считал, что хорошо разбирается в технике, и, прежде всего, в военной технике. Однако, оказалось, что ружья его солдат стреляют на дистанцию в четыре раза меньшую, чем ружья французов и англичан, которые с большого расстояния безнаказанно расстреливают идущих сомкнутым строем в атаку русских. И эти сотни и даже тысячи бессмысленно потерянных жизней были на его совести. И поделать нельзя было ничего: для того, чтобы перевести военные заводы на производство новых ружей требовались месяцы, а положение в Крыму ухудшалось с каждым днём. Осталось уповать на волю Божью.

Николай встал, накинул на плечи старую потёртую шинель, подошёл к висевшей на стене небольшой иконе в серебряном окладе и перекрестился. Сегодня утром в церкви он почувствовал, как на него снисходит спокойствие, уверенность в силах и благополучном исходе войны и понимание того, что нужно немедленно отправлять в отставку Меншикова.

Меншиков… Как мог он приблизить к себе этого человека, ничтожного, неспособного ни на что, кроме как заниматься каламбурами и остротами? И не только приблизить, но ещё и назначить командующим? Сразу после Утреннего Выхода он вызвал к себе Орлова с докладом о положении дел в Крыму, и то, что тот рассказал, его ужаснуло. Офицеры, чтобы получить боеприпас, должны давать взятки интендантам, солдаты едят заплесневелые сухари, так как направляемое к ним продовольствие разворовывается. Командующего солдаты называют не иначе как "Князь Изменьщиков". Орлов показал перехваченное частное письмо князя Васильчикова, начальника штаба севастопольского гарнизона, в котором тот прямо пишет, что в обороне Севастополя есть два недостатка: пороха мало и князь Меншиков - изменник. Неужели это правда? Орлов намекнул, что сегодня во время ужина могут появиться положительные доказательства.

Император позвонил и вызвал камердинера. Нужно было переодеваться к ужину.

В это время Балашова в своей комнате приступила к очередному процессу переодевания. Ужин у императрицы был семейной трапезой, и быть там следовало в обычном придворном, а, (Слава Богу!) не в тяжёлом русском платье. Из скромного гардероба Нелидовой она выбрала светло-бежевое платье с многочисленными оборками на верхней юбке и рукавами, украшенными длинными кружевами. Механически подставляя необходимые части тела под предметы туалета, которые надевала на неё камеристка, она обдумывала сложившуюся ситуацию.

Как медик Балашова прекрасно осознавала, что Николай Первый находился в глубочайшей депрессии из-за неблагоприятного течения Крымской войны. Получая сведения о поражениях русских войск, император не спал по ночам, плакал и молился. Сыграло роль присущее ему чувство огромной ответственности за судьбу страны: во всех неудачах он винил только себя. Это понимали и заговорщики, в первую очередь Мандт. Микстура, которую он прописал императору, вероятно, была не банальным ядом, а каким-то средством усиливающим депрессию. Что-нибудь вроде кофеина и алкоголя. Ещё одно поражение и император просто наложит на себя руки. Соответственно, её тактика должна заключаться в противоположном – снятии депрессивного состояния. Сегодня утром она с помощью браслета внушила Николаю уверенность в благополучном исходе войны, необходимость отставки Меншикова и отвращение к микстуре Мандта. Учитывая его глубокую набожность, он должен был безусловно принять мысли, пришедшие во время молитвы в церкви. Поэтому в успехе сегодняшнего мероприятия она мало сомневалась. Тем более, что небольшие эксперименты с Катенькой показали, что прямая передача действует и через стены, на приличном расстоянии, достаточно было лишь представить образ человека, на которого оказывается воздействие.

- Варвара Аркадьевна! – вскрикнула Катенька, показывая пятно крови на нижней юбке. Не веря своим глазам, Балашова подняла юбку и обнаружила кровь на панталонах. Её охватил ужас: ведь здесь не было ни тампонов ни прокладок; никаких тампаксов, натюрелл, либресс. Как она появится на императорском ужине? Впрочем, память Нелидовой быстро подсказала, что делать.

- Неси! – скомандовала она камеристке. Катенька понимающе кивнула и быстро принесла запасные панталоны, юбку, пояс и свёрнутый в несколько слоёв льняной холст. Скрывшись за ширмой, Балашова сняла испачканную одежду, повязала вокруг талии пояс.

"Как назло, началось именно в самый ответственный момент", - со злостью думала она, привязывая конец холста к поясу спереди. Затем пропустила холст между ног и начала завязывать другой конец сзади. После чего натянула панталоны и позвала камеристку: без её помощи никак нельзя было обойтись. Как правило, в таких ситуациях женщины этого времени сказывались больными и не посещали публичные мероприятия. В экстренных же случаях использовалась конструкция, толщиной сантиметра четыре, которую Катенька сейчас заканчивала закреплять булавками. Под многочисленными юбками её видно не было, главное было – не опозориться и не измазать царскую мебель во время ужина.