Юлия Федотова - Опасная колея

— Скажите, господин агент…

— Ивенский Роман Григорьевич.

«Ну, наконец-то догадался представиться по-человечески», — отметил про себя помощник и пискнул из-за плеча начальника. — Удальцев! Тит Ардалионович! К вашим услугам! — голос некстати дал петуха.

Она взглянула удивлённо и решила что бедный юноша ещё немного не в себе.

— Роман Григорьевич, Тит Ардалионович, нельзя ли мне ковёр… тот что в соседней комнате… ну, где убийство было… — она сделала паузу, набираясь смелости, ведь даже самому далекому от сыска обывателю известно, что на месте преступления строжайше запрещено прикасаться к любым вещам. — Нельзя ли его убрать? Совсем выкинуть вон из дома? И мел с пола стереть… — она взглянула умоляюще, и глаза у неё оказались синие, как васильки. У Тита Ардалионовича захватило дух.

— Я велю дворнику, чтобы вынес и сжёг на заднем дворе, — согласился Ивенский. — Заодно, глядишь, и от призрака избавитесь. Мел тоже можно стереть, всё уже запротоколировано… Ну, Екатерина Рюриковна, до свидания. Приятно было познакомиться… Удальцев! Ау-у! Мы уходим!

— До свидания, милейшая Екатерина Рюриковна! — выпалил Тит Ардалионович с чувством, и порывисто поцеловал барышне руку. И они расстались.

— Удальцев, сдаётся мне, у вас приключилась любовь с первого взгляда! — заявил агент Ивенский, клинически точно определив душевное состояние своего подчинённого. — Не обижайтесь, но вы вели себя как болван! — тут он покаянно вздохнул. — Хотя, и сам я, признаться, был ничуть не лучше. Подозреваю, что девица Понурова сочла меня неотесанным солдафоном и невежей, а вас — блаженным идиотиком. Учтите на будущее, Удальцев, воспитанные люди с дамами так себя не ведут! Особенно если имеют на них виды.

Он говорил истинную правду, поэтому Тит Ардалионович не стал обижаться ни на «идиотика», ни на «болвана», лишь скорбно кивнул в ответ. И только через три квартала, собрался с духом и осмелился спросить, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно и небрежно:

— Ваше высокоблагородие, а вы имеете виды на девицу Понурову?

— Кто?! Я?! — удивлённо воскликнул Роман Григорьевич. Он давно уже размышлял о своём (конкретно, о белоглазом убийце), а о девице и думать забыл, поэтому вопрос застиг его врасплох. — Да ни в малейшей степени! Ах, Удальцев, вам же известно, что сердце моё разбито вдребезги, и отныне я не желаю иметь с женщинами никаких отношений… ну, может, не совсем «никаких», но о любви и браке, по крайней мере, и речи быть не может!.. — начал он за здравие, а окончил за упокой. — Хотя признаться, Екатерина Рюриковна в самом деле очень даже мила. Не знаю, может, провинциальные женщины не столь порочны и непостоянны, как столичные?

Вот и разбери, что у начальства на уме!

…Вернувшись на Лубянскую, сели составлять отчёт. К некоторому удивлению Удальцева, Роман Григорьевич о необычайных событиях в доме покойного докладывать не стал, ограничился отпиской:

«Из источника, пожелавшего остаться неназванным, стали известны точные приметы злоумышленника: на вид 35–40 лет, росту выше среднего, худощавого сложения. Волосы седые или белые, лицо узкое, длинное, с выпирающими скулами, щёки запавшие. Нос приплюснутый в переносице, крючковатый. Губы тонкие, рот широкий. Глаза белые с чёрным зрачком (нелюдь либо урод). Голос хриплый. В совершенстве владеет холодным оружием».

В таком виде доклад ушёл к начальству и начальству не понравился — Романа Григорьевича вскоре вызвали «к Самому». Столь многозначительно, уклончиво и не без трепета подчинённые именовали начальника Особой канцелярии, его превосходительство, графа Бестужин Мстислава Кирилловича (произносить полагалось с придыханием, для пущей выразительности, подняв кверху указательный палец).

Роман Григорьевич «Самого» воочию до сих пор ещё не видел, но трепетать не умел, поэтому в кабинет вошёл смело, отрекомендовался вежливо, но без робости. Мстислав Кириллович одарил нового подчинённого долгим мрачным взглядом из-под кустистых седых бровей. Роман Григорьевич взгляд выдержал, сохраняя на лице выражение умеренной почтительности и полнейшего душевного спокойствия. Вопреки опасениям присутствующего при аудиенции Ларцева, на Бестужина такое поведение новичка произвело самое благоприятное впечатление.

— Та-ак, — протяну он без обычной свирепости. — Стало быть, генерала от инфантерии Ивенского сынок? Наслышан, наслышан, о батюшке вашем, да и сами вы, говорят, из отчаянных. Сначала, признаться и не поверил, что сын такого человека в Сыскном состоит. Однофамилец, решил… Хорошо, что вы теперь у нас, полезно… — «Интересно, кому — мне или вам?» — подумал Роман Григорьевич, и, ради приличия, вставил, щёлкнув каблуком: «Рад стараться!». Бестужин одобрительно кивнул и продолжил речь. — Однако, что я вас пригласил, Роман Григорьевич… — «Ого! — мысленно присвистнул Ларцев. — Не «вызвал», а «пригласил»! Да по имени-отчеству величает! Далеко мальчик пойдёт, ох, далеко! Надобно с ним поласковее!» — … понятно, что у вас в сыскном были свои правила, от наших отличные. Так вам на будущее: не принято у нас замалчивать имена свидетелей, на то мы и Особая канцелярия, что «неназванных» у нас быть не может, я лично всё про каждого должны знать от и до! Имеешь осведомителей своих — имей, дело нужное. Не хочешь с другими делиться — право твоё. Вон ему, Ларцеву, можешь не докладывать, никто не понуждает. Но уж на моём столе недомолвок быть не должно, у меня как у попа византийского на исповеди — всё выложи, что знаешь! — тут граф шумно перевёл дух, пошевелил густыми обвислыми усами, сделавшись очень похожим на моржа. — Что это за свидетель тут у тебя обозначен?… Уж прости, что я запросто, без «выканья» — ты для меня ещё мальчик совсем…

— Как вам будет угодно, ваше превосходительство, — учтиво кивнул Ивенский.

— Мстислав Кириллович, давай без чинов…

«Ого! — снова присвистнул Ларцев. — Даже так! Неплохую, неплохую рыбку я выловил в Сыскном! Надо с ним поближе сойтись… Эх, не держит ли он зла за тот разговор, когда я грозил ему память подправить? Нет, не должен, я, кажется, был достаточно любезен…»

— … Так что за свидетель? Имя?

Роман Григорьевич позволил себе едва заметную усмешку. Что ж исповедь так исповедь.

— Мстислав Кириллович, дело в том, что я сам лично видел убийцу, не дале, как три часа назад.

— Как так?! — Бестужин подался вперёд всем своим грузным телом, с досадой хлопнул ладонью о стол. — Отчего ж не задержал?! Упустил?!

— Не имел физической возможности. Разрешите подробно изложить обстоятельства дела.

— Излагай, — кивнул Бестужин сердито, ему не хотелось разочаровываться новом агенте.

Изложил, как на духу. Умолчал лишь о «ведьмаке» — на всякий случай, и о том, как они с Удальцевым нервно себя вели — из стыда. Потому что хороши были оба — одного тошнило беспрерывно, другой только что в обморок не падал, как барышня.