Юлия Федотова - Опасная колея

— Господин доктор! — в избу вбежал человек со станции. — Лошади ваши поданы, можно ехать.

— Ах, да куда мне теперь ехать? — отмахнулся тот раздражённо. — Вон что у нас творится!

— Так я лошадей ваших штабс-капитану отдам, а то они уже дерутся, — радостно уточнил человек.

— Отдавайте кому хотите, мне что за дело?… Да, можно нести в комнату. Осторожно, головой о косяк не заденьте, ему только этого не хватало!

А Роман Григорьевич в происходящем участия не принимал вовсе, лиц вокруг себя почти не различал и ни о чём не думал. Просто стоял у печки, и было ему хорошо.

— Что же вы стоите? — доктор из земских взял его под локоть. — Ну-ка, идёмте, идёмте, ваша милость!

— Куда? — удивился Ивенский, вовсе не планировавший расставаться с печью.

В комнату, терпеливо пояснили ему. Там есть постель, отдохнёте, согреетесь, вам принесут поесть.

— Верно, — обрадовался он такой замечательной идее. — Есть я хочу. Мы не ели три дня.

— Это заметно, — пробормотал доктор, подталкивая его к нужной двери.

Однако, поесть ему таки не удалось. Вошёл, огляделся мельком, не очень пристально — какой интерес смотреть, если перед глазами всё плывёт? Увидел свободный диван, облезлый, жёлтый и наверняка с клопами. Решил прилечь до ужина, и потом долго-долго ничего не слышал и не видел — спал.

Но в какой-то момент вроде бы даже проснулся, по крайней мере, обрёл зрение и слух. Правда, увидел не расплывчатую комнату на постоялом дворе, а черноту. Из этой черноты немигающими, белыми с чёрной точкой глазами смотрело на него жуткое измождённое лицо. Оно шевелило бескровными губами, шептало: «Ведьмак! Я вижу тебя! Я знаю, где ты! Тебе не одолеть меня! Отступись, отступись, или умрёшь!»

Пожалуй, в другой момент эта встреча если бы не напугала Романа Григорьевича, то, по крайней мере, встревожила бы. Но теперь, когда ему было так тепло и хорошо, настроение сделалось блаженно-лёгкомысленным, и от врага рода человеческого, бессмертного олицетворения Хаоса, он отмахнулся как от назойливой мухи.

— Отвяжись, не докучай. Твоя смерть завёрнута в клетчатое кашне моего помощника, агента Удальцева. Я могу прикончить тебя в любой момент, как только пожелаю.

Жаль, Кощей его не услышал. Всё бубнил и бубнил своё «отступись», надоел ужасно. Тогда Роман Григорьевич нарисовал в своём воображении картину, как он оборачивается волком и прыгает на Бессмертного с оскаленной пастью. Тот испугался и пропал.

А Роман Григорьевич от нечего делать стал вспоминать Лизаньку Золину. И снова внутри него принялись спорить два человека — хороший и плохой.

— Вы подлец, советник Ивенский, — сказал хороший. — Несчастная девушка пала жертвой отвратительного колдовства, а вы, вместо того, чтобы хоть пальцем шевельнуть ради её спасения, предпочли отвернуться. Уязвлённая гордость взыграла: скажите пожалуйста, смотреть на него не захотели! Такое сокровище им досталось, а они не оценили, видите ли! — хороший человек был язвителен и зол.

Плохой отвечал холодно и рассудительно.

— Во-первых, о колдовстве я узнал не сразу. Во-вторых, вам, Роман Григорьевич, прекрасно известно, что настоящая любовь влиянию отворотных чар не поддаётся в принципе. Если барышня изволила так легко пасть их жертвой, значит, чувства, что она испытывала к вам, называются как-то иначе: увлечение, симпатия, мимолётная влюблённость, или что там ещё бывает у дам?

Хороший печально усменулся.

— Сами-то вы, положа руку на сердце, разве по-настоящему её любили? Неважно, что чувствовала она, теперь речь о вас. Разве люди отказываются от своей любви так легко?

— Что же мне ещё оставалось, если она не желала меня видеть?

— Вы не должны были отступать! Особенно когда вам стала известна истинная причина отчуждённого поведения Лизаньки. Как только вы поняли, что её вины в том нет, нужно было сразу бежать к ней в дом, пытаться если не вернуть былую любовь (раз уж вы считаете, что таковой не было, и возвращать нечего), то добиваться взаимности на этот раз!

Плохой усмехнулся пренебрежительно.

— О-о, нет, вот уж это увольте! В дом Золиных я больше ни ногой! Экспонатом ярмарки женихов уже побывал — достаточно. Мне более чем ясно дали понять: единственное, что во мне имеется ценного — это папенькино имя и фамильное состояние. Ни то, ни другое, мне лично, по большому счёту не принадлежит. Раз так — надо выбирать барышень по чину.

— Ну-ну! — хороший ухмыльнулся очень гадко. — Вы ещё отбейте первую любовь у бедного Удальцева! С вас станется!

— А это уж как Екатерине Рюриковне будет угодно! Во всяком случае, она выглядит куда умнее Лзаньки. Сейчас последнюю спасает очарование юности, но с летами она наверняка уподобится матери. А графиня Золина, согласитесь, непроходимая дура.

— Почему вы решили, что непременно уподобится?

— Да потому что они и сейчас чрезвычайно схожи внешне, разница только в возрасте.

— Осмелюсь напомнить, милостивый государь, что вы, как выяснилось, тоже весьма похожи на свою мать, и не только внешне. Значит ли это, что в один прекрасный день вы, наплевав на свой долг, бросите службу и семью, и сбежите за границу с певичкой из варьете? Нет? Тогда какое вы имеете право судить о любимой женщине хуже, чем о себе самом? И ещё утверждаете, будто испытывали к ней подлинное чувство!

— Испытывал. Но стараюсь о том забыть. Разу уж пришёлся однажды Золиным настолько не ко двору, что те предпочли околдовать родную дочь…

— Ах, да при чём тут вообще Золины! Вы на Лизаньке собирались жениться, или на её семействе? Мало ли браков свершается против родительской воли? Нужно уметь бороться за своё счастье! Вспомните драматургию, в конце концов! Вспомните этих… ну, как их? Уильям Шекспир написал… Они ещё отравились под занавес…

— Вот-вот! Весьма показательный пример! Нет уж, превращать свою жизнь в слезливую театральную пьеску я не намерен.

— А папенька огорчился бы, если бы узнал, как вы отзываетесь о творчестве Уильяма Шекспира! — мстительно заметил хороший.

— Он не узнает, если вы сами однажды не ляпнете сдуру, — отмахнулся плохой. — И потом, я не о Шекспире, а о своей собственной истории. Каковая, впрочем, и на слезливую пьеску не тянет, больше отдаёт фарсом. «Сыскной пристав или Зачарованная невеста», покойник Понуров в роли главного злодея! Спешите видеть, один день и то проездом!

Хороший брезгливо поморщился:

— Вы, Роман Григорьевич, отвратительный циник.

— Лучше быть циником, чем несчастной жертвой обстоятельств!..

Так и не договорившись с самим собой, Ивенский пробудился окончательно.

Обнаружил себя в комнате, довольно просторной и чистой, правда, бумажки на стенах пообтрепались снизу. Ну, да, по-хорошему, их бы следовало совсем ободрать. Более безобразных обоев Роману Григорьевичу видеть ещё не приходилось: малиновые, если не сказать, багровые, с огромными бронзоватыми розами, намалёванными не бог весть каким искусником, они производили поистине гнетущее впечатление, рождали в душе неизъяснимую тоску. Но здесь, в глухих муромских лесах, их, должно быть, считали верхом великолепия, и обтрёпанные места старательно подклеивали вощёной бумагой.