Алексей Кулаков - Промышленникъ

Как оказалось, в Фельдъегерском корпусе умели при нужде ходить очень тихо — в этот раз не было ни чеканного шага, ни громыхания стальных подковок по паркету. Курьер просто подошел, и протянул князю узкий длинный конверт, украшенный двумя алыми сургучными печатями. Самым же удивительным для присутствующих (коих как-то незаметно становилось все больше и больше) было то, что князь и государственный курьер оказались вполне знакомы друг с другом:

— А, Ефграфий Иванович! Опять ты меня нашел — прямо и не спрятаться мне от тебя, не скрыться. Что-то срочное?

Фельдъегерь дождался, пока адресат привычно распишется на внешнем конверте, и ответил:

— Один крест, ваше сиятельство.

— Ну, раз так, то еще немного потерпит.

Послание легло рядом с блюдечком, притягивая к себе глаза, а давний знакомец выслушал короткую тихую фразу, в которой самые ближние смогли разобрать слова "передохнуть с дороги", "кухня" и даже что-то вроде "выпить за здоровье его величества", и спокойно ушел. Весь оставшийся вечер гости кружили вокруг сидящего за столиком князя, не решаясь спросить о письме, но безумно интересуясь его содержимым. Безумно! Ведь абы кому такие письма не посылают — это внимание с самого верха, от тех сияющих вершин, при одной мысли о которых дух захватывает! Единственной в имении, кто не показал интереса к посланию, была сама Татьяна Львовна: уж если с кем Александр и поделится новостями, так это с ней. Пока же она просто наслаждалась моментом, всей кожей впитывая тот буйный коктейль эмоций и чувств, что излучали гости вечера. Который явно удался! Да что там — об этом скромном мероприятии будут судачить как минимум полгода, а уж вспоминать в разговорах, и того более. Это ли не счастье, для скромной хозяйки Ивантеево?

Поздним вечером, проводив последнее семейство, и дав отмашку прислуге на уборку и прочие хозяйственные дела, "затворница" присоединилась к племяннику за его изрядно долгим чаепитием.

— Саша, признайся — ты ведь специально тянул?

Ответом ей был хруст ломающегося сургуча, и светлая, очень открытая улыбка:

— Надеюсь, вы не сердитесь на меня за эту небольшую шалость?

— Мальчишка. Был им, и остался!.. Ну что там, не томи?

И опять он не стал отвечать — зачем, когда можно просто развернуть так, чтобы текст стало возможным увидеть и тетушке? Отхлебнул горячего чаю, заел терпкую горечь ложечкой брусничного варенья, и еще раз улыбнулся, наблюдая, как Татьяна Львовна, близоруко прищуриваясь, медленно читает вслух:

— Пятого июля сего года… Тебя ожидает представление ко двору!?

— Оно самое. Пожалуй, следующий месяц для нас начнется весьма удачно — вы не находите, тетя?

— Все начнется в одиннадцать часов, господа. Каждого из вас будут вызывать по имени, отчеству и фамилии. Во время представления отвечать только на вопросы Их императорских величеств. Самим вопросы не задавать!!!

Обер-церемониймейстер, отвечавший за четкость и правильность предстоящего действа, окинул всех присутствующих строгим взглядом, мимикой и даже грозным движением бровей показывая — в случае столь вопиющего попрания церемониала, второго шанса для неудачника не будет. Уж он позаботится!..

— На этом все. Я надеюсь на вас, господа.

Еще раз оглядев два десятка мужчин, одетых по большей части в почти одинаковые черные фраки, разбавляемые редкой военной формой, царедворец едва заметно кивнул (похоже, сам себе) и величаво отбыл в неизвестном направлении. С тем, чтобы очень быстро вернуться, и буквально парой жестов организовать нестройную толпу представляемых в ровную четкую шеренгу. Ожидание чего-то важного и значительного буквально зримым облаком окутало соискателей монаршей милости, заставляя их неосознанно выпрямлять спины и поголовно демонстрировать безупречную выправку — некоторые требования были одинаковыми как к военным чинам, так и к гражданским. Все находились в едва заметном напряжении, предвкушении, легком, но тщательно подавляемом волнении… Или не все? Один из счастливчиков выглядел как все, вел себя как все, вот только бесстрастно-вежливое выражение его лица не было привычной маской. Он действительно был спокоен — и тогда, когда высаживался из специального поезда на Балтийский вокзал. И тогда, когда его вели мимо бронзового памятника первому владельцу дворца, столь неудачно запутавшемуся в собственном шарфе и упавшему от этого виском на табакерку. Три раза подряд. И даже в переходах и галереях Гатчинской резиденции его больше интересовали интерьеры и картины, нежели предстоящая ему аудиенция. Это чувство изменило ему только один раз — тогда, когда гофмаршал своим внушительным голосом возвестил появление венценосной четы. Ибо Самодержец, Хозяин земли Русской, и прочая и прочая и прочая, приветствовал и принимал своих верных подданных, будучи одет в мундир. Обычную повседневную форму лейб-гвардии Преображенского, (чьим августейшим шефом государь, собственно, и являлся), вот только именно у него она была далеко не новой. А в одном месте, рядом с рукавом, так и вовсе слегка того. Потертой. Мелочь, небольшой штришок, августейшая блажь — но именно это заставило князя искренне удивиться. А еще, как это ни кощунственно звучит, добавило некую толику уважения к императору.

"Помнится, Михаил пару раз упомянул, что-де отец работает по десять часов в сутки, и даже в субботу занят до часу-двух дня. Работает! А мог бы сачковать, передоверив большую часть забот министрам".

Каждому, кто находился в приемной зале Арсенального каре Гатчины, государь уделял не больше двух-трех минут, так что очередь-шеренга из аристократов быстро редела, иногда тормозясь на каком-нибудь счастливчике, удостоенном боле длительного разговора.

— Князь Александр Агренев!

Несмотря на то, что император, несомненно, помнил молодого аристократа (не так уж и много прошло времени со стрельб в его присутствии), смотрел и выглядел он так, как будто видит представляемого в первый раз — требованиям этикета и церемониала вынуждены подчиняться и сильные мира сего. Поклон, рукопожатие, во время которого отнюдь не маленькая ладонь Рюриковича буквально утонула в лапище Романова, четкий поцелуй надушенной женской ручки, сопряженный с еще одним поклоном…

— Рад нашему знакомству, князь.

— Ваше величество, это огромная честь для меня.

— Петр Семенович весьма лестно отзывался о вас, князь Александр.

Александр Третий замолчал, глядя прямо в глаза. Демонстративно прошелся взглядом по фигуре своего собеседника, давая тем самым понять, что заметил отсутствие на фраке любых наград, даже обязательных к ношению. Затем едва заметно кивнул, и закончил аудиенцию простыми, но весьма многозначительными словами: