Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка

За Воротынским, который тоже из Рюриковичей и прямой потомок Михаила Святого Черниговского, вдобавок незримо стояла тень его великого отца Михаила Ивановича, тридцать четыре года назад, по сути, спасшего Русь в победной битве с крымскими татарами под селом Молоди.

Никита Романович Трубецкой по прозвищу Косой сам считался умелым и храбрым воеводой. Ну и опять же пращур его рода — князь брянский, черниговский и трубчевский Дмитрий Ольгердович был внуком Гедимина.

Однако все трое представлялись мне куда менее опасными. Авторитет — это здорово, но нужно стремление к власти, а у них оно… Не зря я накануне попросил Власьева вкратце охарактеризовать их. Дьяк поначалу мялся, жеманился, стеснялся, робко поглядывая на Годунова, но я настоял, поклявшись никогда и ни при каких обстоятельствах не ссылаться на Афанасия Ивановича. Тогда он и выдал, что о них думал. И эта картина в общих чертах не расходилась с моей. Если кратко, то на царскую корону никто из них рта не разевал. Вотчинок приумножить — это да, не без того, но и только. Словом, эдакие умные сверчки, хорошо знающие свои шестки.

Да и возраст у них весьма преклонный: самому младшему, Мстиславскому, под шестьдесят, а Воротынскому и Трубецкому вообще перевалило на седьмой десяток. Вдобавок первым двум некому передать шапку Мономаха. Воротынский вовсе бездетный, да еще вдовый. Мстиславский тоже, хотя недавно с позволения Дмитрия обзавелся молодой женой. А у Никиты Романовича сыновья хоть и имеются, но в дополнение к ним наличествует ахиллесова пята — его троюродный брат Андрей Васильевич, принявший участие в заговоре. Памятуя о традиции победителей давить весь род, думается, он станет сидеть тихо и помалкивать в тряпочку, чтоб не вспомнили и не учинили разборок с ним самим.

О нейтрализации Воротынского я не помышлял. Авось попозже что-нибудь придумается, но пока пытаться его как-то задобрить нет смысла. Ненависть его ко мне, как к сыну того самого князя, который якобы подло донес на его отца, став виновником тяжких мук и смерти Михаила Ивановича, чересчур глубока.

Зато с Мстиславским я до начала заседания успел провернуть точно такой трюк, как год назад с Басмановым. Его место, как главы Думы, самое почетное, то есть ближнее к трону, а я его успел занять до прихода Федора Ивановича. Но занял лишь для того, чтобы услужливо уступить вошедшему боярину, притом без напоминаний с его стороны. Стоило ему подойти и озадаченно уставиться на меня, как я, устремив на него рассеянный взгляд, демонстрирующий погруженность в нечто далекое и важное, в следующую секунду спохватился и услужливо вскочил с лавки, рассыпавшись в извинениях. Мол, не до того, голова кругом идет, и присел я чисто машинально. Но ты не подумай чего, Федор Иванович, на самом деле у меня никаких тайных помыслов, и твое место, как старейшего в Думе, всегда за тобой. О том меня и престолоблюститель предупреждал. Посему, ежели кто на него посягнет, ты только скажи, и мы с Годуновым за тебя горой встанем.

Окончательно умилило Мстиславского, когда я подобрал бархатный полавочник, [26] Ткань для покрытия деревянных скамеек, лавок и стульев. упавший на пол в момент моего подъема с лавки, старательно отряхнул его и бережно уложил обратно — пожалуйста, пользуйся. За это боярин даже удостоил меня благосклонным кивком, а прежде чем сесть, горделиво огляделся по сторонам — все ли входившие узрели, как перед ним шестерит князь Мак-Альпин. Увиденное его удовлетворило — на необычную для того времени сцену и впрямь многие обратили внимание, и он, усевшись, вновь милостиво кивнул мне, благодарно улыбнувшись.

А я что? Я ничего. Если для дела полезно, не жалко, ибо мне их условности по барабану. Зато теперь все увидели, как мы с Федором Ивановичем вась-вась. Да, пока не лепшие дружбаны, но тенденция к тому намечена отчетливо.

Впрочем, насчет условностей я погорячился. Чересчур перегибать палку все равно не стоило, а то позже начнут бить челом Годунову в счете на отечество, ссылаясь, что я где-то там стоял не в тех рядах. Это в случае с Мстиславским можно позволить себе уступить боярину местечко, заняв… еще более почетное, за спинкой кресла Федора.

Вообще-то поначалу я намеревался усадить своего ученика на царский трон. И отговорку для недовольных успел приготовить. Если кто-то дернется, мой ученик может ответить, что занял его исключительно для сбережения. Мол, пока он тут, больше никто его не займет. Однако главный трон располагался в Грановитой палате, а Годунов наотрез отказался проводить в ней заседания Думы.

— Коль ты сказываешь, будто я теперь тут надолго, пусть все идет, как оно и шло доселе, при моем батюшке, — заметил он мне, пояснив, что Грановитая предназначена исключительно для официального приема послов, пиршеств в честь значительных событий — венчания на царство, браков, родин, крестин — и прочих торжеств. Забраковал он и Золотую Царицыну. Дескать, бабья. Покойный Борис Федорович действительно отделывал ее исключительно для своей сестры царицы Ирины, дабы придать больше солидности и веса ее приемам. В итоге осталась Передняя палата, где старший Годунов и проводил заседания Думы. В ней же трона не имелось вовсе — обычное кресло, на высокой спинке которого вырезан двуглавый орел, и все.

Но я отвлекся. Итак, стоило мне подтвердить, что Дмитрий действительно передал власть трем перечисленным думным дьяком людям, как Романов взвился на дыбки. Тугодум Мстиславский, сурово хмуря свои густые брови, еще соображал что да как, Воротынский и прочие тоже не проронили ни словечка, а Федор Никитич уже вскочил на ноги.

А как горячо он распинался! Послушать — и сразу можно делать вывод: патриет, едрена вошь. И я лишний раз убедился в мудрости фразы «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». В самую точку. А кто не верит, пусть воочию убедится: вот он, этот самый негодяй, распинающийся (да как горячо, чуть ли не со слезами на глазах) о родном отечестве. Примерно так, судя по одобрительному гулу в палате, и оценили его выступление остальные бояре.

Разумеется, впрямую про Годунова Романов не проронил в своей речи ни слова — для этого он оказался слишком умен, хотя намеков (юный возраст всех троих) сделал предостаточно. Мне же и Марине дополнительно досталось по самое не балуй. Касаемо меня он сводил к тому, что коль князь — справный воевода, то и пускай дальше воеводствует, а со свиным рылом в калашный ряд, то бишь в Думу, не говоря про Опекунский совет, неча лезть, ибо ни предков именитых, ни чинов за душой, а из деревенек две всего, и те захудалые. Ну а в отношении Марины он опирался преимущественно на ее пол. Как можно позволять бабе править?! Смех и грех! Да еще столь зеленой, всего восемнадцати лет от роду.