Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка

— А что я дозволил до весны остаться, говорила?

Она невесело усмехнулась и ткнула озябшими пальцами в сторону солнышка, неумолимо клонящегося к закату:

— Так она уж настала. Эвон яко оно ныне разгулялось.

— И впрямь разгулялось, — задумчиво подтвердил я, отметив про себя, что держится Павлина молодцом — ни единого жалобного слова.

Гордые мы, значитца, невзирая ни на что. А пальцы синие от холода, да и ноги, поди… Я перевел взгляд на ее лапти, столь густо вымазанные в грязи, что лыка вообще не было видно.

— А далеко ли путь держишь, красна девица? Домой?

— Дом у меня далече, — хмуро ответила Павлина. — Да и нет его, поди. Татаровья нашу Захуптскую слободу сожгли.

— Что-то я не знаю такой слободы в Москве.

— А она и не в Москве вовсе, под Рясковом. [53] Ныне город Ряжск Рязанской области. Слыхал про град такой?

Я почесал затылок, но город с таким названием не припомнил.

— Верст на сто к Дикому полю ближе, ежели от Переяславля-Рязанского считать. Засечный он, — пояснила Павлина. — Река Хупта там течет, а наша слобода, стало быть, за нею, потому и прозывается Захуптой. Прозывалась… — мрачно поправилась она.

Я сочувственно покачал головой. Изрядно. Если сто верст от Переяславля-Рязанского, да до него от Москвы двести… Получается, топать и топать. Да и куда? На родное пепелище?

— А что, там у тебя никого из родни не осталось? — осторожно спросил я.

— Почитай, одна я и уцелела. Свезло мне. В лесу я была, вот и свезло. А на опушку вышла — слобода уже полыхала. Я ить поначалу в самом Ряскове хотела в ратники пойти, чтоб отмстить, да не взяли. А один десятник сжалился и поведал, что есть такой князь, кой лонись [54] Здесь: в прошлом году. людишек отовсюду в ратники сбирал и никем не брезговал. Вот я и подалась. Надежа была, что никто не сведает, ан поди ж ты.

— Ну хорошо, тогда куда ты теперь?

— Знамо, в Москву.

— А в ней куда? В Христовы невесты?

— Вот еще! — презрительно фыркнула она. — Я ратником хотела стать, гвардейцем, Русь боронить!

— Ишь ты какая, — усмехнулся я и весело поправил ее: — Тогда уж не ратником, а ратницей или… гвардейкой.

Сзади раздался веселый хохот. Павлина вздрогнула, как от пощечины, и низко опустила голову, жалко шмыгнув своим кругленьким носиком. Мне стало не по себе. Я оглянулся и сердито заметил собравшимся подле меня всадникам из арьергарда:

— А вы чего тут столпились? А ну живо вперед!

— Не положено, княже, — отозвался Одинец. — Мы ж енти, аре… Тьфу ты! — зло сплюнул он. — Короче, назади должны быть.

— Тогда и езжайте… назад, — распорядился я. — А тут я как-нибудь сам разберусь. — И вновь посмотрел на Павлину, упертость которой нравилась мне все больше и больше.

И ведь ничего не просит, в ноги не бухается, хотя положение у нее — хуже не придумаешь. Помочь бы, да как — назад-то не вернешь, не поймут. Не свезло девке. Время легендарных полениц давно прошло (да и были ли они вообще на самом деле, может, лишь в былинах), а первая кавалер-девица Дурова, помнится, появится в армии аж через два века. Угораздило же ее родиться как раз посредине.

Но в одном я ошибся, поторопившись с выводами. Через минуту она все-таки осмелилась обратиться ко мне с просьбой… взять ее к себе в услужение.

— В холопки то есть? — уточнил я.

— В услужение, — упрямо поправила Павлина. — Я вон от твоих ратников слыхала, — кивнула она в сторону Вардейки, — что ты телохранителей к Федору Борисовичу приставил, а у тебя самого-то их, поди, и нетути, верно? Вот и возьми меня.

Представив ее в роли телохранителя, я не выдержал, захохотав во все горло. Отсмеявшись, я протянул руку к ее плечу, осторожно, чтоб не причинить боли, опробовал бицепс. Напрячь мускул она успела, догадавшись, в чем дело, но толку — воробьиное яйцо и то больше.

— Да уж, Рембо, да и только. Или нет, с учетом пола, скорее Ремба, — констатировал я.

Восприняв мои слова за отказ, она заторопилась с пояснениями:

— А ты б погодил с ходу отвергать. Я чего надумала-то. Енто токмо на первый взгляд от меня подмоги нетути. А ты инако глянь. Ведь моя сила в том и сокрыта, что про меня никто всурьез не помыслит. Потому и убивать не станет, да и руки вязать тож. Ввалят пинка под задницу и выгонят вон, да и все.

— А ты, стало бы, воспользовавшись этой свободой, накинешься на них, всех раскидаешь, одолеешь и меня спасешь, — вновь развеселился я.

— Чай, из ума еще не выжила, — огрызнулась она. — С одним али двумя, ежели обучишь тайным приемам, яко своих особых, кои при Федоре Борисовиче состоят, может, и управлюсь, а коль их поболе, то и помышлять не стану. Я инако учиню. Затаюсь поначалу где-нибудь поблизости, яко мышка, а опосля миг улучу и подсоблю. К примеру, ножом вервь, коей ты связан, разрежу, из пут тебя высвободив, али сторожа твоего по горлу полосну. Словом, смекну, чего сотворить. Чай, мне голова на плечах не для одной шапки дадена.

Я слушал молча, никак не комментируя, но она почуяла, что я вот-вот откажу, и, упреждая, надрывно выкрикнула:

— Ты ж сам сказывал, не все одной токмо силушкой решается, так чего ж ныне на попятную идешь?! Спытай хоть допрежь того, как отказати!

Я вздохнул. Таскать за собой такого телохранителя — это даже не потерька чести. Это гарантия вечного позора.

— Верно, сказывал, — подтвердил я, прикидывая для нее другой, более подходящий вариант, но он все никак не подыскивался, и я, решив для начала переубедить ее саму, что для работы телохранителем она не годится, осторожно заметил: — Да ты на себя посмотри. Косточка-то у тебя широкая, в казармах ты наших всего ничего пробыла, а вон как поправилась. Не знаю, сколько тебе лет, но сдается, за то время, пока обучение продлится, у тебя и спереди и сзади выпирать станет. И тогда хоть три пары штанов на себя напяль, все равно ясно, что девка. И потом, слыхала, как в народе говорят: «Не хвались, на рать идучи, а хвались, с рати возвращаясь». Это я к тому, что убивать не так просто, как тебе кажется, особенно впервые. Тут порой и мужикам худо становится.

— А ты думаешь, я не ведаю, — буркнула она.

Я опешил:

— Хочешь сказать, доводилось?

Павлина молча кивнула.

— Ну и как же оно было?

Девчонка продолжала молчать. То ли пыталась придумать подробности, то ли попросту колебалась. Ну-ну. Я решил, что, если она сейчас попробует мне соврать, развернусь и уеду, только меня и видели. Хотя деваха умная, так сразу не уличишь. Ладно, для начала послушаем.

Павлина оглянулась, убедилась, что все гвардейцы далеко, и даже Любава метрах в двадцати, не ближе, ходит по дороге, дыша свежим воздухом, и приступила к своему рассказу.

— Вот ты мне тута сказывал в монастырь идти. А мне ить туда нельзя, потому как… — Она замялась, но, все-таки решившись, выпалила: — Порченая я. Ссильничали меня.