Андрей Саргаев - Партизаны Е.И.В.

И тогда нет ничего милее на свете любой дыры, где есть крепкая крыша над головой, стены, защищающие от холода, огонь в очаге, да наваристый мясной суп, чьё бульканье прекраснее музыки небесных сфер. И пусть вскоре прозвучит голос архангела, изгоняющего грешника из страны вечного блаженства... в смысле, сержант отправит в караул, но это всё потом. Сейчас же есть котелок, ложка, большой кусок местного чёрного хлеба, и отличный аппетит, возбуждённый за долгие недели вынужденного поста. Ну чем не райские кущи?

А пейзане не мешают. Их и было-то не больше сотни, как раз все поместились в церкви. Ну не замёрзнут же они там? Не должны - северные люди привычны к холоду, и ничего с ними не случится. А завтра выкопают себе землянки, как приказал господин капитан в приступе благодушия. Месье Граммон славится добротой, несмотря на то, что из аристократов происхождение имеет.

Ну, это дело не солдатское, чтобы его обсуждать. Пусть о том господа офицеры языками молотят... и челюстями. Они-то небось в помещичьей усадьбе тонкие вина пьют под паштеты, страсбургский пирог и спаржу. Или для спаржи не сезон?

А господа офицеры во главе с командиром батальона (хотя от него и осталось две неполных роты) действительно предавались чревоугодию, наслаждаясь гостеприимством и радушием Аполлона Фридриховича. После лишений и голодовки нынешней кампании даже жареная кошка покажется изысканным яством, а тут неожиданное изобилие... Несколько грубоватая, конечно, еда: жирные печёные поросята, заливное из говяжьих языков, караси в сметане, рыбный суп из окуней и ершей, ветчина семи сортов, четыре вида сыра, и прочее, сытное и тяжёлое для ослабевших желудков. Впрочем, впечатляющее количество и разнообразие способствующих пищеварению вин радовало, и внушало надежду на благоприятный исход праздничного ужина. А то, знаете ли, бывали случаи... Но не стоит о грустном - даже если и случатся неприятные последствия, так завтра же не в бой, не так ли? А некоторое расстройство можно и перетерпеть.

- Месье Аполлон, как вы считаете, пойдёт ли ваш царь на заключение перемирия? - капитан Граммон сделал глоток весьма недурного бургундского и поставил бокал на стол. - И почему ваша обворожительная супруга совсем не пьёт вина? Будьте здоровы, мадам Манефа!

Разговор шёл на французском языке, каковым Манефа Полуэктовна не владела, и при упоминании своего имени она вопросительно посмотрела на мужа. Аполлон Фридрихович перевёл:

- Дорогая, француз интересуется, почему вы не пьёте.

- Передайте ему пожелание пойти в собачью задницу.

Клюгенау улыбнулся, и сообщил месье Граммону:

- Она предложила выпить водки за здоровье Великого Императора всех французов. Господа офицеры поддержат тост дамы?

Господа офицеры встретили предложение одобрительными восклицаниями, и по знаку хозяина кухарка выставила на стол огромную бутыль из почти прозрачного стекла с красочным этикетом и залитым сургучом горлышком.

- Это всё нужно выпить? - с опаской уточнил капитан.

- Не переживайте, у нас есть ещё! - успокоил Аполлон Фридрихович. - Винокурня Леонтия Шустова на Мясницкой! Поставщик двора Его Величества! Хлебная слеза! Дар русских полей! Ну и прочее...

Клюгенау долго бы ещё изрекал похвалы в превосходных степенях, но его супруга решительно взяла дело в свои нежные ручки:

- По полной!

- Что она говорит?

- Неполный стакан оскорбляет славу французского оружия.

- Да?

- Устами женщин и младенцев часто говорит Господь.

- Хорошо! - капитан поднял налитый расторопной кухаркой стакан. - Vive la France! Vive l'empereur!

Аполлон Фридрихович проследил за движением кадыка месье Граммона, и тут же сунул ему солёный огурец:

- Вот! С личного огорода его светлости князя Александра Фёдоровича Белякова-Трубецкого.

Француз вяло отмахивался, но, справившись с мучительным кашлем и вытерев слёзы, переспросил:

- У вас князья работают в огородах?

- А у вас разве нет? - в свою очередь удивился Клюгенау. - Впрочем, вы, кажется, что-то говорили о перемирии?

- Я говорил? - живительное тепло, разливающееся по всему организму, сделало течение мыслей капитана вялым и тягучим. - Наш Император намерен добиться не перемирия, а капитуляции.

- Чьей?

- Разумеется вашей.

- Извините, господин Граммон, но я не воюю с Францией.

- Да? - вялость вдруг сменилась необыкновенной лёгкостью. - Это легко исправить, прикажите подать перо и бумагу.

После того, как всё та же кухарка (единственная прислуга в доме, не считая конюха) принесла писчие принадлежности, капитан некоторое время потратил на освоение ручки со стальным пером. Удивительное и странное устройство... И в чернила не нужно макать каждый раз. Потом несколько минут ушло на сосредоточивание. Или сосредоточение? Впрочем, это неважно... главное, чтобы строчки получились ровные. По возможности, конечно.

- Извольте, месье Клюгенау! - француз протянул Аполлону Фридриховичу исписанный лист.

- Что это?

- Документ, в котором Франция объявляет войну непосредственно вам! - Граммон рассмеялся удачной шутке. - За это нужно выпить!

- Непременно, - согласился поручик, бережно складывая бумагу. - Водки?

- Да! За победу французского оружия мы будем пить русскую водку!

Пока офицеры аплодисментами благодарили командира за свежий каламбур, Манефа Полуэктовна спросила у мужа:

- Чего это они?

- Войну мне объявили.

- Нести вторую бутыль?

- Пожалуй, две...

Где-то перед рассветом скрипнула дверь спальни, и сидевший на кровати Аполлон Фридрихович повернул голову. Супруга...

- Чему обязан столь позднему визиту?

Как и водится в приличных семьях, чета Клюгенау спала раздельно, дабы не нарушать благочестие излишним... хм... Да и возраст, точнее, разница в нём. Согласитесь, в пятьдесят четыре года тяжело быть героем не только на войне. Особенно не на войне!

- Что делать, Аполлон? - с несвойственной ранее фамильярностью спросила Манефа Полуэктовна, и присела рядом. - Ты уже придумал?

Аполлон Фридрихович с неожиданной теплотой, появившейся впервые за пять лет совместной жизни, провёл кончиками пальцев по щеке застывшей от нечаянной ласки жены:

- Манечка... то есть... да, мне не оставили выбора.

Звякнули детали разобранного для чистки многозарядного пистолета, и этот звук будто пробудил Манефу Полуэктовну:

- Нам не оставили выбора.

- Ты женщина, и не должна...

- Перед алтарём... помнишь? И в радости и в горе... Не спорь.

Только сейчас Клюгенау обратил внимание, что его супруга одета в мужское платье, и в тусклом свете ночника обрисовывается нечто, заставляющее сердце биться быстрее, а дыхание - стать прерывистым и горячим. Как же хороша. Право слово! Может быть, немного подождать с войной?