Михаил Ланцов - Славься! Коронация попаданца

— И вы решили пожертвовать Швецией?

— Да. [105] Этот момент сложен для понимания, но упирается в особые личные качества Карла. С одной стороны, он безумно хотел сына. Настолько, что даже дочь воспитывал как мальчика какое-то время. С другой стороны, он имел от природы болезненное самолюбие и страсть к самоутверждению. В юные годы он не смог себя никак проявить в учебе, поэтому пытался всем окружающим доказать свою особенность и выдающиеся качества, проводя многие месяцы в походах, в которых безудержно предавался прелюбодеянию. Тоже не столько из-за любви к женскому телу, сколько из-за стремления показать всем, какой он выдающийся «кадр». И это — только небольшие эпизоды, приоткрывающие завесу над его, прямо скажем, экзотической личностью. — Карл задумчиво посмотрел на бокал с коньяком и продолжил: — В конце концов, мне никогда не нравилось то, чем я занимался. А вы ею сможете распорядиться намного лучше. Правда, не все в моей стране понимают меня и готовы поддержать, но будем надеяться на то, что вы… мы справимся.

— А как же ваши родственники? Брат? Я понимаю, что вы его не любите, но все же. Он ведь вам брат!

— У нас с ним уже не первый год разногласия по многим вопросам. — Карл задумался.

— А из-за чего у вас произошел разлад?

— Да все то же — свадьба и уния. Он ведь решительный противник объединения Швеции с Россией. Да я бы и сам раньше о подобном не мог и подумать. Я ведь, насколько вам известно, был одним из самых ярых сторонников объединения Скандинавских стран в одно единое государство. До Берлинского конгресса…

— И ваш брат, как я понимаю, занял место лидера в той политической партии Швеции и Норвегии, что стремится объединить в единую державу всю Скандинавию?

— Именно так. Я из-за этого рассорился со многими аристократами и деятелями шведского и норвежского искусства. Они от меня просто отвернулись, сочтя предателем. Хотя, признаюсь, до сих пор пытаются образумить. Впрочем, безрезультатно. Я готов на все ради достижения своей мечты, которая теперь стала такой близкой и реальной. Тем более что шведские предприниматели оказались вполне готовы к такому обороту событий. Они и без того давно посматривали на Россию, желая вырваться из тесных просторов моей маленькой страны. А тут такой шанс! Подробностей я не знаю, но именно промышленное лобби в Риксдаге стало моим верным союзником, хотя раньше я с ними регулярно сталкивался, ломая копья.

— Промышленное лобби? — удивленно поднял брови Александр.

— Да. Оно еще до ваших предложений активно начало борьбу за мираж унии. Сейчас же, они как английские бульдоги, бросились на слегка осоловевших аристократов и крупных землевладельцев. Думаю, они их порвут. Особенно если мы им поможем.

— Буржуазия в своей красе, — улыбнулся Император. — Впрочем, это очень хорошая новость. Думаю, нужно будет подготовить мощный удар с нашей стороны. Как вы думаете, шведы поедут в Россию жить, если я предложу им приличные земли в Сибири, на Дальнем Востоке и прочих малонаселенных районах с хорошей природой в лизинг?

— Лизинг? — удивился Карл, который с экономикой был весьма плохо знаком.

— В нашем случае это будет долгосрочная аренда с правом последующего выкупа в рассрочку и без процентов. У вас же плодородных земель практически нет, а в той же Сибири их масса, но не хватает людей для их обработки.

— Думаю, что если обставить такое предложение, как одно из условий унии, то широкие массы бедняков встанут за нас. Не великая сила, но лишний козырь.

— Хорошо, тогда это условие вы можете приватно озвучить своим сторонникам в Швеции для затравки. А я пока подумаю над тем, что можно еще сделать, дабы сломить дух ваших националистов.

— В принципе и этого должно хватить. У нас и так неплохие шансы.

— Будем надеяться на это. — Александр подлил в бокалы коньяка и, встав, продолжил: — За нашу победу!.. Папа… — Карл, слегка вздрогнул, рассеяно взглянув на бокал с коньяком. После чего рывком вскочил с бокалом в руке и посмотрев Саше твердо в глаза произнес:

— За нашу победу! Сын!

23 мая 1869 года Карл уехал в Стокгольм, так как закипавшая каша требовала его личного присутствия. А Луиза напротив — осталась в Москве, отказавшись наотрез уезжать от Александра. Она была еще слишком юна и вся буквально горела грезами о счастливой семейной жизни и романтической идиллии, так что Карл плюнул на ее строптивость и уехал один. Не силком же ее увозить под смех случайных свидетелей? Конечно, с политической точки зрения подобное положение было очень неудобно, так как господствовавшие «викторианские взгляды» требовали соблюдения формального приличия. Но Карл решил «не заметить» нарушения норм приличий и оставить все как есть, доверяясь политическому чутью будущего зятя, тем более что доброе имя Луизы становилось уже отчасти и заботой Александра. Сама же виновница отцовских раздумий, не замечая ничего и никого, кроме предмета своей страсти, буквально сияла, окрыленная простым женским счастьем. Да и стоило ли требовать большего от молодой и горячей девушки?

К огромному сожалению Императора, этот пикантный нюанс не замедлил найти свое отражение в европейских газетах. Ведь журналисты после блестящей пресс-конференции в Земском зале кружили волчьей стаей по всей Москве, ожидая сенсаций или громких новостей и с радостью бросаясь в сторону малейшего дуновения возможного скандала. Но ничего с этим поделать было совершенно нельзя, сам наживку бросил этим голодным «акулам пера». Так что пришлось Александру немного подыграть им, сделав несколько постановочных фотографий интригующего и провокационного характера. Так сказать — фотосессия «из жизни влюбленных небожителей». Само собой — эти фото продали журналистам «из-под полы» по сумасшедшим ценам, но такой шаг только подстегнул их появление в европейской прессе. Невероятно наглый шаг для эпохи, но Саша хорошо помнил, как этим спекулировали некоторые особы британской королевской семьи вроде леди Дианы, создавая себе совершенно бешеную популярность в народной среде.

Впрочем, на этом неожиданности не закончились. Не прошло и недели с отъезда Карла, как в самый разгар очередной волны журналистской истерии вокруг персоны Императора Саше пришло письмо от прусского канцлера, поставившее его в тупик. Так сложилось, что за месяц до того Император переправил Бисмарку некоторые сведения, полученные Имперской разведкой, говорящие о том, что Франция начала активно готовиться к войне. Да не просто так, а при максимальном содействии Ротшильдов, испугавшихся за свои капиталы. Отто информацию изучил, что смог перепроверил и, мягко говоря, запаниковал. Он так прямо и писал — «каждый день промедления превращает наше с вами желание создать Германскую империю в пустой звук, так как Франция стремительно укрепляется, а на поведение наших союзников в этой войне особенных надежды нет». Поэтому он считал, требовалось начинать кампанию как можно скорее, ибо в противном случае ее выиграть будет уже нереально. Особенно в свете того, что в конце апреля 1869 года Генеральный штаб Франции утвердил программу перевооружения, согласно которой французская армия должна будет получить новые полевые орудия, винтовки и митральезы до конца 1871 года. Поэтому Бисмарк считал крайним сроком нападения — лето 1870 года, дабы французы не успели перевооружиться, а Пруссия и ее союзники смогли воспользоваться своим пусть небольшим, но преимуществом. А в России, как обычно, шли очередные реформы…