Александр Сапаров - Назад в юность

Выходные пролетели быстро, и на этот раз мне опять предстоял рейс в Ленинград, но это был уже совсем другой маршрут. Посадка была около девяти часов вечера, все пассажиры здесь ехали до конечной станции и поэтому, до Питера практически никто нас не тревожил. Только вечером я раздал постельное белье, а утром напоил пассажиров чаем. В этом рейсе со мной была напарницей, женщина уже пенсионного возраста, которая с удовольствием переложила все обязанности на меня, и только попивая чай в купе проводника, рассказывала о том, какая нынче пошла невоспитанная молодежь. Рано утром мы прибыли в Ленинград, и после высадки пассажиров наш состав отправили на дневную стоянку в Рыбацкое, тогда еще самую окраину Ленинграда. Я тем не менее позвонил своей тетке и отправился в центр, просто поболтаться по городу. Погуляв по Невскому проспекту, и заглянув в Гостиный двор, я отправился к тетке на Васильевский остров, где и провел остаток дня. Обратный рейс также прошел без особых проблем. Но в депо меня ждала уже негодующая бригадир одного из рейсов, ей не понравилось поведение наших двух девушек, которые вместо работы уединялись в служебке вместе с понравившимися им молодыми людьми, и чем они там занимались одному богу известно. Может, если бы эти девочки делали это менее демонстративно, скандала бы и не было, но тут коса нашла на камень, а все претензии высказаны мне. Пришлось мне проводить беседу с девицами. Со стороны это наверно было очень интересно смотреть, когда парень шестнадцати лет поучает девушек девятнадцати, как они должны себя вести и что делать на работе. Хотя девушки перепугались, когда я объяснил, чем могут закончится их развлечения, и обещали в будущем вести себя скромнее, но мне все равно казалось, что придется их наверно убирать из отряда, иначе проблемы будут. Мой командир между тем ловко уходил от таких разговоров, свалив все на меня, сказав, что, как комиссар именно я должен заниматься такими делами.

Постепенно все наладилось, большинство наших товарищей работали хорошо, и пришлось уволить только одного второкурсника, который никак не мог понять, что работать все время пьяным никак не получится. И то Амелин старался его защищать до последнего, хотя я и говорил, что лучше мы уберем его, чем этим займется отдел кадров депо. Девушки же продолжали свои развлечения, но делали это не так явно, и похоже бригадир на них махнула рукой и больше по этому поводу ко мне не обращалась.

Когда мы с Амелиным первый раз вместе поехали в рейс, я наблюдал, как он, пыхтя, затаскивает в вагон два ящика пива. Я должен был отдыхать первым и ушел после посадки спать, когда через четыре часа я встал и пошел менять Амелина, то обнаружил интересную картину. У него в купе около столика на полу стояло штук восемь пустых бутылок, а сам он был слегка навеселе и объяснил мне, что торговля у него не идет, он не может продать людям пиво дороже, чем оно стоило:

— Совесть не позволяет. — И поэтому с горя решил выпить все пиво сам. Он, конечно предложил и мне присоединится к этому делу, что я с удовольствием и сделал, потому что было очень душно и выпить бутылочку пивка было очень кстати. Я пил пиво и думал, что в моей первой жизни после определенных событий в нашей стране, совесть позволяла многим людям гораздо больше.

Но зато, когда мы приехали на конечную станцию, Амелин скупил всю чернику, которую смогли принести женщины, работавшие на железной дороге, и заставил ведрами все рундуки под сиденьями в служебках. И пока мы ехали назад, он все считал, как герой известной сказки, как он будет умножать свои богатства. Но, тем не менее, через день в Ленинграде он продал всю чернику торговкам у вокзала в два раза дороже, чем покупал. Они покупали по такой цене охотно, потому что сами продавали еще в два раза дороже, причем им не надо было идти в лес и собирать ягоду.

Так в работе прошел июль потом август, я втянулся в нее и мне даже она начала нравится, иногда я сидел у окна, глядя на пролетающие мимо телеграфные столбы и думал:

— А может к черту все это, а просто работать проводником, не думать ни каких проблемах.

Тем более, когда я получил свою первую заработную плату за июль, я даже не ожидал, что будет так много денег, правда я наработал почти двойную норму часов и мне еще доплачивали небольшие деньги за работу комиссара, но, тем не менее, получить в те годы больше пятисот рублей в месяц было очень неплохо.

У меня был один из последних рейсов. Он был у меня вне графика, и я вновь попал в вагон вместе с пожилой женщиной, с которой уже работал в начале июля.

Вечером Евгения Ивановна жаловалась на боли в груди, больше лежала, и я делал все один. Утром, когда я поднял пассажиров и потребовал сдавать постели и готовится к приезду, она все-таки встала и решила помочь мне напоить пассажиров чаем. Но буквально через несколько минут, она схватилась рукой за грудь захрипела и упала на пол. Когда я наклонился над ней, она уже не дышала, пульсации на сонных артериях также не было. Я сунул ей подушку под шею и начал делать искусственное дыхание и массаж сердца. В это время в дверях столпилась куча пассажиров, которые пришли сдавать постельное белье и начали мне давать море всяких глупых советов.

Прошло уже почти пять минут, как Евгения Ивановна была в состоянии клинической смерти, я уже думал, что все это бесполезно, как чаще всего и бывает в таких ситуациях, как, вдруг, разогнувшись после серии вдохов, положил руку на ей на шею и ощутил легкий толчок под пальцами, потом еще раз и Евгения Ивановна шумно вздохнула. Народ за моей спиной ахнул, после паузы, показавшейся мне вечностью, она вздохнула второй раз, и повернула голову, ее зрачки еще несколько секунд назад полностью расширенные быстро сужались, и спустя некоторое время она попыталась что-то сказать, хотя говорить у нее не очень получалось. Я попросил пассажиров вызвать из соседнего вагона проводницу, чтобы она сбегала к бригадиру и та по рации дала сообщение, о том, что в Ленинграде нас ждала скорая.

Я с помощью мужчин переложил Евгению Ивановну на сиденье. Она уже почти пришла в себя и шепотом спрашивала:

— Что случилось, я не помню ничего. — И по-прежнему жаловалась на боли в груди. А у меня для оказания медицинской помощи ничего не было кроме нашатырного спирта Но тут к нам через толпу любопытных пробилась врач, которая достала из сумочки пузырек с таблетками нитроглицерина и дала одну нашей больной под язык. Лучше ей, правда от этого не стало, но, тем не менее, через полчаса мы уже были у перрона Московского вокзала, и бригада скорой быстро забрала больную и увезла в стационар.

Так как свидетелей смерти Евгении Ивановны, кроме меня в бригаде не было, то моя возня с ней особого внимания не привлекла, только бригадир, давняя подруга Евгении Ивановны, высказала мне свою благодарность за своевременную помощь и вызов скорой. До них даже не дошло, что Евгения Ивановна находилась в клинической смерти и только моя помощь спасла ей жизнь. Зато врач, которая дала мне нитроглицерин, просидела до Ленинграда рядом со мной, наблюдая за больной, и одновременно расспрашивая меня, откуда я такой взялся. Мы поговорили полчаса до прибытия поезда на вокзал. Она оказалась заведующей одной из подстанций скорой помощи в Ленинграде и когда мы прощались, она написала мне свой номер телефона и свои данные, сказав при этом: