StEll Ir - История Любви. Предварительно-опережающие исследования

На следующий день я привела в порядок моё счастливое сокровище, переодела в высохшую его амуницию и на полчаса раньше отправила его в школу (позже выяснилось, что так рано Вовочка в школу не приходил уже несколько лет). Всю следующую неделю мы пребывали в состоянии застигшей нас врасплох эйфории и рисковали немедленно и преждевременно обнародовать результаты наших совместных достижений в области тонких чувств по отношению друг к другу. В школе мы держались кое-как, а по приходу домой просто впадали друг другу в объятия. Наши отчаянные эротические эксперименты благополучно оставили нас в покое на всю ту неделю. Мы радовались друг другу в ставшей для нас классической позиции, которая застала нас в нашу первую ночь любви. Просто я стала предельно внимательна и замечала первые порывы чувств в Вовочке уже на начальных признаках. Стоило лишь чуть покраснеть и начать крутиться на одном месте моему Вовочке – я перебиралась на кровать, присаживалась, скидывала халатик и раздвигала ножки. Вовочка стягивал на скорую руку штаны, если они на нём в этот момент находились, и оказывался стоящим у меня между ног. Мы быстро финишировали, утирались, радовались и продолжали наши бывшие на первых порах почти беспрерывными занятия. Пожалуй, стоит лишь заметить, что подобные отступления от уроков у нас на той неделе происходили по пять-семь раз в день, причём где-то в середине недели они вышли, по-моему, и за эти широкие рамки. И я бы несомненно обеспокоилась элементарным физическим здоровьем Вовочки, если бы не его цветущий или даже пылающий здоровьем вид. Вообще нам обоим присуще было состояние подобное состоянию птиц, забывающих порой о сне и еде ради продолжения нескончаемого полёта. По этому состоянию, легко читавшемуся на наших лицах, нас и можно было уже классифицировать и смело относить к одному виду, отряду, семейству и так далее. А готово ли было к этому общество мы тогда не выясняли. И как нельзя более кстати поэтому пришлись на вторую неделю нашей любви осенние каникулы…

Вот так я зажил с того дня и у бабушки, и дома, и у Леночки. Но как мы жили я вам потом расскажу. Теперь же о главном – о школе.

Мне и раньше нравилась наша школа. Конечно до бабушкиной квартиры она уютом не дотягивала, но зато оставляла далеко позади вокзалы и квартиру мою собственную. В ней не было вредоносных бомжей и милиционеров. Если и появлялся человек в грозной фуражке, то это был наверняка просто чей-нибудь полезный отец, в крайнем случае это была Ольга Владимировна. Одним словом даже и раньше в перерывах между путешествиями в дальние страны в школе жилось – нормально. Теперь же я стал наблюдать у себя и вовсе какое-то неуклонное повышение интереса к моему источнику знаний.

Во-первых, конечно, Леночка. Находится с ней в школе было сказкой отдельною… Ещё на подходах к школе в первый же день меня чуть прихлопнул по крышке вопрос – а что если узнают все? Я едва не прошёл мимо школы… Попал я в её здание только потому, что успел принять твёрдое и безоговорочное решение: не узнает никто! Как это будет осуществлено на практике, при том что Леночкины уроки русского и литературы у нас были не то что каждый день, а по нескольку раз в день – я представлял пока слабо… Но решение было каменным – хоть под партой сиди, а не должен дрогнуть ни один мускул лица!.. Какие бы чувства не обуревали… (Чуть позже я спросил у Леночки: «Леночка, а если нас просекут?» «А, ну и что!», Леночка улыбнулась и, казалось, даже не заметила моего вопроса. Но я, несмотря на её «ну и что», решил держать намеченный мною верный курс). И вот на гребне такого решительного и бесповоротного настроя мне приходилось наблюдать с моей задней парты Леночку целыми часами. Не смея лишний раз шевельнутся, чтоб не привлечь постороннего внимания; держа на лице дежурное выражение глубокой задумчивости, чтоб у нечаянно обернувшегося и мысли не возникло проследить направление моего взгляда и (не дай Бог!) поймать его где-нибудь чуть повыше окончания Леночкиных ног...; стремительно превращая в бесплатный цирк любую угрозу провала и, тем не менее, иногда отчаиваться на номера, исполненные самого опасного риска... Это было мучение! И это было мучение, ради которого я надолго позабыл о своих дальних и ближних странствиях – я совсем перестал пропускать школу. И несмотря на то, что уроков Леночки у нас было больше, чем любых других уроков, мне казалось, что её уроки неоправданно коротки в сравнении с бесконечностью остальных уроков. Классный час же и классные пятиминутки вообще серьёзно не выглядели. Будь на тот момент моя воля, я, наверное, ввёл бы одноучительскую систему, как у нас было, кажется, в первом классе. Ведь нормально же было всё, я там даже читать научился и писать почти, зачем потом отменили – не знаю!..

Во-вторых, не сразу, конечно, но некоторое время спустя, я, благодаря Леночкиным титаническим усилиям, начал догадываться и о других целях существования школьного образовательного учреждения, кроме обогрева и содержания меня хоть в относительной чистоте. Первым снегом на голову, и не только мне, стали книги. Если существование школы я ещё хоть как-то понимал и поддерживал, то с книгами у меня не складывалось с детства и полностью – я читать не любил! Я любил, когда читала мне бабушка, но это было давно, ещё в садике. А потом ей, наверное, просто не удавалось меня поймать… И сколь сложно ехать на поезде с квадратными колёсами, столь же сложно было и мне продираться через чёрно-белые строчки, забывая к концу иного предложения, чем оно и начиналось… Я считал чтение занятием бросовым. Чего стоило Леночки заставить меня промычать первые десять страниц «Человека-амфибии», просто же и не передать! Брод рассказывал как-то про школу дебилов, как они там мычат. Так, наверное, Леночка со мной возилась ещё хлеще, чем возятся с этими дебилами! Она даже читала мне по второму разу то, что я только что прочитал, чтоб я улавливал смысл. И меня неожиданно вставило! Где-то в башке у моего поезда стали понемногу закругляться колёса и я (отчасти уже просто из жалости к изнемогающей Леночке!) стал мёртвой хваткой сам вцепляться в смысл предложений и целых рассказов. Библиотека же у Леночки была что надо… Когда я стал появляться на уроках с книгой (иногда даже на Леночкиных: и подозрений меньше и в самые сложные моменты отвлекает…) никто даже толком и внимания не обратил – явление действительно было из области фантастики: если даже и есть уже, то всё равно ещё не может быть. И только когда Граф (Юрий Евграфьевич – физик наш) остановился как-то возле меня, в задумчивости потирая подбородок и диктуя какие-то формулы, а потом замер с какой-то своей «силой тяжести», застрявшей на полуслове у него во рту, и произнёс ошалело «Бондарчук! Это что? “Идиот”?», а класс обернулся на меня и грохнул, а Граф обернулся к классу и объяснил им отличие названия классического произведения от названия, которого они после своего смеха заслуживают поголовно – вот тогда все решительно и подобалдели! А я вспомнил все Леночкины муки и отвернулся в окно… Но это было потом, а пока, уверившись, что книги несут в себе вполне конкретный, наполненный информацией смысл, я стал понемногу осваиваться в школьных предметах. И пусть знания мои были знаниями третьего, а где и второго класса, но это были уже настоящие знания – я был уверен в них. И уверенность эта крепла и перерастала в уверенность, что рано или поздно я сумею наверстать своих младших собратьев по парте.