Николай Берг - Лёха

Если мужик на фронте, то от него осталось некоторое количество верхней одежды и обуви. Если есть хозяйство, то она сможет прокормить лошадь зимой и она ей пригодится.

Эх, отдал кобылку зазря! А ведь по военному времени, такая лошадь лучше строевого коня. Не позарятся военные, не конфискуют. А в хозяйстве‑то как пригодиться может! На самой убитой кляче, сохой пахать всяко лучше чем на корове. Или на самой себе. Было такое, тоже рассказывали… И опять, наверное будет, больно уж война большая разворачивается, надолго это, ой, надолго!

А мужская одежка очень нужна. Холодает уже, дальше дожди пойдут. Бойцам даже не так важно регулярное мясное питание, тем более, что идут они вдоль колхозных свекольных и картофельных полей, как теплая одежда и надежная обувь. С обувкой — немцам спасибо покойным — дело неплохо обстоит. Есть сапоги на всех. А вот теплого — один кожушок. На четверых — маловато выходит. Надо б раздобыть овчиное что‑нибудь, кожушок еще или даже тулуп. Под дождем месяц проходит наверняка, в тепле и комфорте, в отличие от ватника. Еще нужны свежие портянки или обмотки. Тоже вопрос, старшины тут нету, надо самому думать. И еще подумалось, про гражданскую рассказывали, что много по лесам шарилось всякой вооруженной сволочи. Которые и не белые и не красные и не зеленые даже были, а серо–буро–малиновые в крапинку. Значит, сейчас тоже бандитизмы этой много будет. Те же Гогуны живым примером, недалеко ходить. Получается, что лучше договориться на проведение обмена в лесу рядом с опушкой. Не лезть самим в деревни, нарвешься. Так и разговор вести, дескать дети и ты втихаря приходите с едой и вещами (обувь палочкой померять и отдать ей до дому), дети уводят «случайно найденную в лесу клячу», а мы договариваемся о цене и расходимся подружками. Также следует очень внимательно и аккуратно вести беседу, не допуская шуток и намеков. Все на нервах и шуток не понимают. Если предложит зайти переночевать, зайти в гости, вежливо отказываться, объясняя предыдущим отрицательным опытом. Так прямо и сказать:

— Было у меня двое друзей из моего взвода, вместе отступали из окружения. Да вот зашли они к хозяину, меня оставив на карауле и все — нету больше дружков.

Еще раз продумал — да, все верно. Утвердился в этой своей мысли, стал думать другую. Вот набрали Середа с Лёхой всякой закуси. А толку от этой закуски в лесу‑то чуть. Больше всего сомнений у Семёнова вызывали эти странные арбузы. Нет, что такое арбузы он знал, но эти были какие‑то непривычные. Как и свекла, к слову. Аж четыре штуки, этих арбузов. И не съешь сразу и тащить — тяжесть. Оно бойцу как бы и привычно, таскать на себе всякое, но много груза — мала скорость. А идти далеко, фронта не слыхать уже давно.

Семёнов кивнул утвердительно своим соображениям. На пару — тройку дней харчи есть. Потом опять думать надо будет, чем кормиться. С одной стороны, проходят они мимо деревень и неубранного еще урожая. Хоть что‑то на полях точно осталось, а значит — еда есть. С другой стороны — и на полях шариться опасно, заметно потому как. Прикинуть стоит, что просить в деревне.

В первую очередь из еды надо просить хлеба и сухарей. Во–вторую, крупы и сала. Птицу еще не били — одну–две птицы, лучше готовых, это если повезет. Картофан — в последнюю очередь. Ибо его можно было самому натырить на поле, а еще он очень тяжелый. А возьмешь немного. Два пуда — это надо одного, крепкого бойца навешивать мешком с картохой. А оружие кто таскать будет? Рюкзаков нет, сидор у Гогунов остался, значит таскать эту самоделку из веревки и простого мешка. Торба, которую неудачливый конвоир с собой взял была домодельна и на серьезный груз не рассчитана.

С таким мешком, который вчера селяне спроворили, без накладок на плечи, кожа стирается через 10 километров. Вчера‑то бежал, как нахлестанный, а сегодня чувствуется, что намял плечи‑то. Вот ребята проснутся, надо будет разобрать, что за харчи набраны. Боец сел поудобнее, строго посмотрел на пленного, тот как‑то ежился после холодной ночи и видок у него был убогий.

Первым встал Середа, хмурый и помятый. Не сравнить с вчерашним совершенно, два разных человека. Бурча что‑то под нос, словно старый дед, принялся копаться в куле с едой. Семёнов молча смотрел, как артиллерист вытянул бутыль с самогоном, потом достал из странной кожаной торбы тусклым серебром блеснувший стаканчик и налил себе туда пальца на два. Маханул залихватски, рукавом занюхал. Потом, словно устыдившись, потянул круглое ядро арбуза, достал из той же кожаной торбы незнакомый ножик и с треском арбуз разрезал.

— Будешь? — спросил часового, отчекрыжив добрый ломоть.

— Не рановато с утра‑то? Нам бы ноги уносить надо — отозвался шепотком Семёнов.

— Нет, я меру знаю.

— Все так говорят. А тебя развезет после вчерашнего и возись с тобой потом.

— Рука разболелась. Спирт унутренне — он лекарство! — отозвался тихо Середа, протянул товарищу кусок арбуза.

Глядя неодобрительно, но держа при себе все, что хотел было сказать по поводу утреннего пития, боец взял холодный мокрый ломоть и куснул. Тут же сплюнул, удивленно вытаращился на артиллериста.

— Оно что, испортилось, что ли? Это как такое?

Арбуз мало того, что не был сладким, он даже и кислым‑то не был, вкус был странным, непривычным и в рот такое не лезло совершенно.

— Как это жрать? У меня баба раз грибы — соленики попортила — вот такие же на вкус были, плевались потом три дня! — возмутился Семёнов, отплевываясь.

— Нормальные кавуны — пожал плечами Середа и посмотрел непонимающе.

— Шутишь? — не поверил боец.

— Ты просто раньше не ел, потому — непривычно. Может, сало ты тоже не ешь? — с надеждой осведомился артиллерист.

— Размечтался! Так то ж сало! А получается, что надавали тебе эти Гогуны всякого непотребного. Это ж считай четверть веса несъедобна.

— Это точно, даже больше. Тебя вот отдали, несъедобного — фыркнул Середа.

— Ну за это я на них не в обиде. А с харчами по–прежнему затыка. Да еще и рот лишний образовался. Разве что его вот арбузами этими кормить — кивнул на сидящего Стецько боец.

— Дело такое, что мне пришлось выкручиваться, ну не мог я с них требовать просто жратву типа муки или картофана. Это бы роль испортило. Вот заказать закусь к пирушке — это вписывалось. Потому у нас скорее не еда, а закусь. Которая тоже еда. Хотя и не вся — пояснил артиллерист. Принятый самогон развязал ему язык. Семёнов кивнул. Что толку пояснять, он ведь и сам там был, все своими глазами видел. То есть одним своим глазом, если уж быть точным. Второй‑то и сейчас не мог толком в щелочку между опухшими веками глядеть, сидел, как в норе.

— А тебе что‑нибудь дали эти конокрады? До того, как отбуцкали? — словоохотливо спросил Середа.