Николай Берг - Лёха

— И как ты это видишь?

— Эээ… ну я спрашиваю по–русски…

Жанаев замотал башкой так, что потом спохватился — у него опять кровь из разбитого носа закапала.

— Не в обиду тебе будь сказано, но лучше б тебе молчать — заметил Середа Лёхе, сочувственно глядя на бурята.

— Это с чего бы? — удивился менеджер.

— Знаешь, раз уж я в офицерском наряде и с кинжалом, то поверь, лучше говорить буду я. Ты с этими крестьянами не знаешь как себя вести, а я все‑таки из деревенских сам. Мне оны понятнее.

— А я что? — хмуро спросил менеджер.

— А ты основная ударная сила, будешь моей охраной — осклабился самодовольно Середа.

— Телохранитель?

— Ага, можно и так сказать — кивнул артиллерист утвердительно, а Лёха облегченно подумал, что ставшее популярным после перестройки словечко это и раньше было известно.

— А к слову — ты вообще шпрехен дойч или как? — спохватившись, спросил Середа.

— Неа. У нас в школе английский учили — чистосердечно признался Лёха, и испугался, что сболтнул лишнее, но артиллерист только кивнул головой:

— Раз так, то помалкивай больше. Тебе достается роль Кисы Воробьянинова, точнее — предводителя дворянства, надувать щеки и важно говорить «Да уж!», то есть «Йа, натюрлих…» Ты ведь читал «12 стульев'? Про Остапа Бендера и Кису Воробьянинова? — уверенно спросил артиллерист.

Упомянутую книгу Лёха не читал, но фильм смотрел и вроде даже не один такой фильм был. Его правда немного покоробило, что придется таким индюком выступать, потому он заметил развеселившемуся Середе:

— Я вообще‑то несколько немецких слов еще знаю: «Цурюк», «Вег!», «Хальт!», «Шайзе!», «Швайне унд шайзе», «Гитлер Капут!», не, ну последнее я говорить не буду.

— Это точно. Политически выдержанно, исторически верно, но неуместно в конкретном случае — кивнул Середа. Глаза у него поблескивали лихорадочно, он был сильно взвинчен. Он уже входил в образ, заодно создавая сценарий и тут же прикидывая его выполнение. Раз Леха читал эту книгу и сценку с Кисой помнил, то собственно, на эту сцену Середа и ориентировался, режиссируя работу. Ему предстояло бутафорить в полную силу, и потому важно было, чтобы напарник сработал хорошо, желательно, чтобы он оставался этакой многозначительной загадочной фигурой, ширмой, отвлекающей внимание взыскательных зрителей. Когда у зрителей винтовки и вилы — спектакль должен быть безукоризненным. Некоторый опыт у Середы имелся, даже пару спектаклей силами драмкружка сам поставил — правда, получил втык от деканата за признаки формализма и эстетства в постановках. Конечно, лучше было бы, чтобы и Лёха мог говорить по–немецки, тогда получилось бы разыграть по самым типовым стандартам, которые грамотный Середа выудил в запоем прочитанной книжке О. Генри, про благородных жуликов Энди Таккера и Джеффа Питерса. Конечно, лучше бы солдата вермахта было сделать не подчиненным, а независимым, так сказать, параллельная командировка. Один из Службы Труда — переписывает названия и прочую статистику собирает, количество жителей, состояние дорог и мостов, количество сельхозугодий и прочее, из чего будет полезная информация про харчи. А вояка тем временем фиксирует численность «сил самообороны», записывая важное про них и пожелания насчет оснащения и прочего, глядь и про Семёнова узнает. Но раз напарник не понимает по–немецки, значит, и изобразить из себя немца вряд ли у него выйдет. Пара ошибок — и спросят селяне: « А чому этот москалик тута тарабарщину бает?» И капут спектаклю полный. Так что пусть будет ширмой, тем более что весьма прилично знавший немецкий язык Середа по–английски был нибумбум. Проблема основная получалась в том, что роли надо было расписать заранее, Лёха на месте может лишь обращать внимание коллеги немецкозвучащей белибердой и жестами. Общаться‑то они не могут. Получается, Лёха должен вести себя как студент или собака — все понимает, а сказать не может. Максимум, что уловит напарник — это сказанное на ломанном русском. Хорошо еще, что в этих местах не было такого количества немецких колоний, как в родном для Середы Причерноморье, где коренных немцев было много. А тут селяне немецким языком не владеют. Разве что найдется престарелый пятидесятилетний типус, который в молодости сидел в немецком плену, служил в австрийской армии или работал где‑то раньше у помещика–немца, посему немножко знает. Но если он знает эти скудные слова, то должен знать и то, что немецкий язык все–же разный и фельдфебель в их императорском королевском полку говорил чуть–по другому, чем капитан. Да и чехи разговаривал по–немецки с иным выгвором, чем он сам, а уж тем более поляки или венгры. Если к ним в деревню уже заезжали немцы разного рождения — баден — вюртембергские пехотинцы и, скажем, швабы — танкисты, то селяне на это тоже могли обратить внимание.

Так что такой знающий язык селянин не опасен, разве что полезет с разговорами к напарнику. Значит, рядом должен быть все время напарник, в прямой слышимости и вид иметь самый что ни на есть важный и надутый, только так молчаливый Леха, из которого за вечер только пара слов вылезет, да и те по интонации — ругательства свою роль нормально отыграет. Артиллерист оглядел мрачного Лёху и решил про себя, если Леха не будет болтать, то сойдет. Вполне себе немец если внешне. Только вот еще брезгливости добавить. И высокомерия. А еще мешковатый этот летный старшина–писарь, сразу видно, что нестроевой. Нет в нем военной выправки, винтовку держит неумело, не бравый он, это вот плохо очень. А виденные немцы были, черти полосатые, таки военными — ловкими и подтянутыми. Лучше б Лёхе винтарь с плеча не снимать. Ну да, то, что Леха и Середа в разных формах не беда, наоборот, скорее хорошо. Гораздо чаще среди селян встречаются служившие в армии, поэтому те уже знают, что артиллерист и кавалерист по форме сильно отличаются. А тем, кто не знает — местный Мироныч или Михалыч разьяснит и мудрым прослывет. Мало ли по тылам всяких разных колобродит, армия — здоровенный организм, тыловой сволочи в каждой армии немерянно. Вот и играем тыловых глистов. И Лёха будет ширмой, многозначительной и непонятной. Как в «12 стульях». Там эта сцена, в общем, классический способ постановки ширмы. И прототип Бендера, будучи одесским опером, применял это отнюдь не для добывания денег, а для более свирепых дел, рассказывал это Середе как‑то один толковый мент, как раз участвовавший в его драмкружке.

Лёха смотрел на лихорадочно суетящегося артиллериста, которого было просто не узнать в новом обличьи, и уже прикидывал, как они входят в деревню, ведя коней железных за рога, и важный Середа тут же начинает спектакль, перед первыми же селянами, сразу заявляя: